Два апреля

Вандалов зашел с другого конца.

- Ну, а слава? Тоже не в ней счастье? Или, может быть, вы пресытились ею с тех пор, как ваше мужественное лицо промелькнуло на экране? И теперь фамилия в титрах - это для вас мелочь, которая даже не пощекочет самолюбие?

- Не произноси такие громкие слова, Глеб, - заметила Эра. - У документальных сценаристов не бывает славы. Не бывает даже простейшей известности.

- Вздор мелешь, голубушка, - отразил Вандалов. - Я перечислю без запинки дюжину славных документалистов...

- Которых знаешь ты, потому что приходится иметь с ними дело.

- Красавица, не порти песню, - попросил Вандалов. - Вспомни, что через пару месяцев тебе понадобится куча денег.

- Это не твоя забота, - сказала Эра.

- А я о чем тут распинаюсь? - воскликнул Вандалов. - Именно о том, что это забота твоего мужа!

- Мой муж найдет способ не оставить меня в нищете,- сказала Эра.

Вандалов снова уселся, вынул из карманов кулаки, расправил их,

спросил уже спокойно:

- Эра, почему ты против этой работы? Я ничего не понимаю.

- Потому, что мне не нравится «Голубая повесть», - ответила она. -Теперь понимаешь?

- Не могу понять, - потряс рыжей головой Вандалов. - Может быть, тебе не нравлюсь я как режиссер?

- Как режиссер ты не плох, - сказала Эра. - Был бы еще лучше, если б не ходил только по разминированным тропам. Мог бы проложить и новую дорогу.

- А что? - Вандалов состроил надменную гримасу. - Разве я скрываю, что боюсь подорваться? А разве на тех тропах, которые нанесены на карту, мало интересного? Нет, голубушка, это не тот разговор... Овцын, скажите мне честно: вам нравится «Голубая»?

- Нравится, - сказал Овцын.

Вандалов наклонился в его сторону, пристально глядя в его глаза, и Овцын подумал, что этот взгляд не развинчивает на детали, не исследует - он просто добивается своего, и поэтому неприятен.

- Овцын, я вам клянусь, что сделаю фильм, который войдет в сокровищницу мирового киноискусства, - проговорил Вандалов. - Скажи ему Вадим, сделаю я такой фильм?

- На этом материале можно сделать приличный фильм, - согласился Згурский.

- Овцын, я буду снимать этот фильм, - проникновенно сказал Вандалов. - Любой поднаторевший сценарист состряпает по вашему произведению вполне приемлемый сценарий. Но это будет уже не тот класс творчества. Материал останется, душа уйдет. Я это чувствую. А я умею чувствовать, во мне есть для этого приспособление, это подтвердит каждый, кто знает мою работу.

- Ты умеешь чувствовать, - сказала Эра. - Это и обидно.

- Овцын, - продолжал Вандалов, - неужели вы допустите, чтобы из произведения ушла душа и осталось только голое ремесло ? Неужели вам не горько будет видеть на экране развесистую клюкву? А это будет, будет! -Вандалов вскочил со стула, взметнул вверх руку, голос его загремел: - Это будет, я вам предрекаю! Я видел сотни километров морских фильмов. Даже в произведении вашей преуважаемой супруги любимая наша клюква ветвилась пышным шатром. Скажите, разве это не так?

- Не очень пышным, - Овцын улыбнулся и взглянул на непроницаемое лицо Эры. - Но кое-что несообразное было...

- Даже! - Вандалов погрозил Эре пальцем. - И вы представляете, какую оперетту сочинит литератор, видавший море в Коктебеле, а моряков -в ресторане «Арагви»?

- Представляю, - сказал Овцын.

- Будете писать сценарий сами?

- Буду, черт бы побрал ваш ораторский дар! - сказал Овцын.

Эра поднялась с дивана и ушла в кухню.

- Уф-ф-ф-ф... - сказал Вандалов, расстегнул пиджак и потряс на груди

свитер.

- Но не надейтесь, что я напишу его быстро.

- Надо быстро, Иван Андреич, - Вандалов улыбнулся и развел руками. - Оперативность - основное достоинство нашей работы. Мы не художники, мы документалисты, хроника, журналистика, киногазета. Мы должны шагать в ногу с жизнью, а не плестись по пятам у многоуважаемой. Пусть зритель восклицает: «Ах, черти, когда же они успели вставить кассеты в свои аппараты?!»

- Ладно, - сказал Овцын. - Я буду пробовать.

21

На другой день он стал пробовать, но ничего не вышло. Тошно было прикасаться к набившей порядочную оскомину «Голубой повести». Представлялась погашенная пароходная топка, не очищенная еще от шлака. Он лежал на диване, курил и думал, что конец января выдался мягкий и ясный, и что если бы не восьмой уже месяц, то очень прекрасно было бы выехать за город, на лыжах, в лес, который зимой чист, сух и вполне приемлем, - тогда эта топка (в смысле голова) быстро вычистилась бы. Снова засыпай в нее уголь и разводи пары. Но - восьмой месяц. Он чувствовал себя неспокойно, потому что Эра с утра ушла по делам, а мало ли что может случиться в московской толкучке, где и здоровому-то человеку запросто могут кишку выдавить... «И пора ей прекратить всякие дела, - подумал он, -пусть сидит дома, слушает магнитофон и читает веселые книжки. Устрою ей выволочку, если поздно вернется...»

Но Эра вернулась рано, невредимая и веселая.

- Они тебя признали, - сообщила она, еще не сняв пальто.

- Кто меня признал? - не понял Овцын.

- Мама еще называет тебя «твой капитан», но папа уже именует Иваном Андреевичем;.