Два берега – одна река

На Покрова освятили небольшую церковь. Батюшка приехал с семьёй, он был свойский, раньше часто бывал в Крутом яре. Всем радость, а одной Марье – беда. Соврала она, что девочка крещённая, что крестик при ней нашла. Забыли все про то, а Марья маялась. Хотела сама крест Ане повесить, потом очнулась: нельзя, грех такой! Собиралась пойти тайком к попу, чтобы посоветоваться, открыться, а всё не решалась. Как назло, никто не объявлялся, не искал басурманку, видать, навсегда она останется здесь.

Анька пришлась по сердцу многим своей милой застенчивостью, открытой улыбкой, трудолюбием. Жалели её даже самые жестокосердные бабы: сирота, на руках у злючки Марьи – кому такое пожелаешь?

Девочка ещё не могла связно разговаривать, поэтому её никто о прошлом не пытал. В зиму затих Крутой яр, затаился под снегами. Жизнь копошилась в избах, в хлевах, топтали ловцы реку, искали подо льдом щуку. Мальчишки не боялись мороза, ходили кататься с яра на санях. Ваня вырос за лето, овчинный тулупчик был уже мал, но новый справлять не стали, достали старый кожух Семёна, младшего дяди, почти впору пришёлся.

Катанки Ане принесла жена старшего брата Герасима, ненавистная Марье Татьяна. Как ни хотела принимать Марья подачку, а пришлось – обувки тёплой у Ани не было. А шубёнку старую не взяла, сами, мол, справили. Пеняла Марьюшка всю зиму за те валенки всех, особенно Аню, будто та виновата, что обула её Татьяна-вражина. Однажды, разозлившись в другой раз на вечно убегающего на реку мужа, выкинула катанки на улицу, при этом кляла всех его родных, не жалея слов. Ваня принёс назад и сунул их на печку.

В детстве много болевшая, Аня не помнила зим, она почти никогда не выходила на улицу. Зимовали ногайцы в мазанках, саманных домах. Полы были устланы тёмными кошмами, стелился невысокий деревянный настил – тактанбит – на дальней половине помещения. Очаг располагался посередине, топили по-чёрному. Бабушка укутывала внучку в шерстяные одеяла, берегла её от стужи. Заставляла пить горячее молоко с растопленным маслом.

То ли выросла Аня и окрепла, то ли оттого, что её никто не нежил, но за всю крутоярскую зиму ни разу она не заболела. Не поверила бы любимая анэ, что её разнесчастная больная внучка выходит на крепкий мороз и играет в снегу! Ходила Аня в лес вместе с Васей, тащили они на санях оттуда хворост.

Зимний лес ей нравился, она проваливалась по пояс в сугробах, но всё равно шла к сказочно мохнатым деревьям. Иногда Ваня катал её на санях, но девочка стеснялась этого. Но выйти на лёд, оказалось, заставить её невозможно. Река ухала, молнией разбегались швы во все стороны по зеркальной глади. А когда засыпал снег всю Волгу, сравняв её с дальними полями в одно бескрайнее белое море, Аня часто выходила смотреть с берега это ровное белое поле, слепившее глаза.

Пётр, водворив в свою семью найдёнку, казалось, больше не заботился о ней. По горячим словам, Марьи выходило, что муж навязал ей нехристь, а сам в ус не дует. Но Пётр не был таким бездушным, его всё чаще раздражала бессердечность жены, поэтому он уходил из дому, отпрашивался в дальние поездки. Ваня рассказывал ему про успехи Ани, когда они возились с отцом по хозяйству, заступался за мачеху, говоря, что она не сильно притесняет сестрицу.

Так прошла зима, первая из русских зим для ногайской девочки Мариам, принявшей новое имя Аня.

Весна пришла бурная, быстрая, смела снег отовсюду, только лёд задержался на реке. Рыбаки маялись на берегу: на лёд не выйти – провалишься! Подъели весь хлеб, засол капустный и грибной, рыбу, мороженную оттаивали, ели солонину. Иногда курицу на лапшу рубили. На мясоед стали овечек резать. Праздновал народ, жгли куклу тряпичную – зиму-зимушку, катали колесо огненное. И накликали весну, задобрили солнышко! И Волга грохотом и треском объявила о своей свободе, понеслась гнать глыбы льда от себя. Несколько ночей Анечка спать не могла от треска и шума, засыпала на минуты, и сны в это время снились ей ужасные. Чаще всего несла её лошадь от страшной битвы в неведомую даль, опять кричала «Анэ!» несчастная девочка, опять падала она с высоты на кровавую траву…

Но затихла взбунтовавшаяся река, задышала свежестью на всю округу. Отощавшая скотина рвалась на первую травку: детвора стала пасти овечек на лугу, коровы пошли в стада, телят привязывали к колышкам. Пеструшка отелилась зимой, пёстренькая Рябина паслась у дома. Вынесли из дома на солнышко домашнее тряпье, сушили и выветривали. Бабы стирку большую затеяли, носили полоскать на реку. Убирались и дома, и во дворе, готовились к пасхе. Праздничное оживление захватило всех, старухи выбрались на белый свет, стали копошиться на огородах. Мужики пропадали с утра на Волге, благо, за рыбой не надо весной ходить далеко, она шла косяком. Лёд запасён в ледниках, соль завезена с осени, возы готовы для поклажи. Торопились, боялись приказа. Гаркнет есаул Наум «Идти в поход!», и пропала тогда вся рыбалка. Но молчал есаул, и казаки успокоились.