Два чемодана воспоминаний

Эта фраза, сказанная Джоном Кеннеди во время его легендарного визита в Берлин, давно поселилась в нашем доме. Когда Кеннеди произнес ее с экрана, во время выпуска новостей, отец чуть не помер со смеху. Мама была возмущена, она не могла понять, что тут смешного. «Надо было сказать: „Ich bin Berliner“», — хохоча, объяснил отец. «Ich bin ein Berliner» означает: «Я — пончик в сахаре»! Мы с мамой немедленно представили себе президента Кеннеди в виде обсыпанного сахарной пудрой берлинского пончика и тоже расхохотались. Фраза прижилась — как шутка, означавшая: не трогай меня, мне и так хреново. Или: пожалуйста, оставь меня в покое.

Отец повалился в кресло. Он, должно быть, долго шел пешком, потому что весь вспотел и верхняя пуговичка его рубашки была расстегнута — привычка, которую он терпеть не мог и называл «пролетарской». Мне стало его жалко, я вдруг поняла, почему мама надеется, что он прекратит поиски чемоданов.

— Через час придут Голдблюмы, — сказала она.

Отец потер руками лицо:

— Только этого мне недоставало!

Он с трудом переносил госпожу Голдблюм, щедро поливавшую себя духами и непрестанно повторявшую на плохом голландском, что брак их остался бездетным оттого, что «мой муш, мой муш, он не хорошо знайт этот искусств».

Отец пошел умыться, а я простилась с мамой и отправилась к Калманам.

На улице, в жарких лучах полуденного солнца, сидели рядышком Авром и Дов. Симха стоял, прислонясь к стене. Рубашка вылезла из штанов, он задумчиво играл белыми кисточками своей арбеканфес. Почувствовав, что кто-то загородил от него солнце, он поглядел вверх. Я наклонилась и поцеловала его в лоб.

— Нох амол[19], — улыбнулся он.

Я снова нагнулась к нему, но тут между нами откуда ни возьмись возник привратник. Он молча схватил Симху за руку и поволок в дом. Я рванулась за ними, но, влетев с яркого солнца в полутьму подъезда, на секунду ослепла от пляшущих перед глазами радужных пятен. В конце коридора маячили силуэты, и я бросилась туда.

— Я тебя раз и навсегда научу, как закрывать лифт! — визгливо кричал привратник. Он открыл лифт, прижал ручонку Симхи к косяку и попытался прихлопнуть ее железной дверью.

Я сунула в дверь ногу, он отпихнул меня локтем, и я повалилась на пол, но, падая, успела ухватиться за ворот его плаща. Ткань под моим весом затрещала, и воротник оторвался, увлекая за собой широкую полосу материи вдоль всей спины. Привратник заорал, выпустил Симху и по-ослиному попытался лягнуть меня.

— Беги наверх! — крикнула я Симхе, но он застыл, в ужасе следя за потасовкой. Я проскользнула под рукой привратника, схватила Симху поперек живота и помчалась с ним наверх.

— Плащ! Ты порвала мне плащ! — орал нам вслед привратник. — Плащ за полторы тысячи франков![20]

На первой площадке я обернулась. Кровь шумела у меня в ушах.

— Это что же делается? — продолжал он кричать, теперь уже обращаясь к Аттиле, который сидел в сторонке, зевая. — Всякий день я должен пешком подниматься по этой проклятой лестнице, чтобы спустить лифт. Я не позволю этой жидовской кодле меня третировать. Мне не за это платят! — Он с силой хлопнул дверью лифта, открыл ее — и снова хлопнул. — Это не входит в мои обязанности, это, черт побери, не моя работа!

— Вам нравится другая работа? — заорала я сверху. — Хотите детишкам руки калечить для разнообразия?

Снизу донеслась вульгарная брань. Я взяла Симху на руки. Он почти ничего не весил. Как в тумане, я одолела оставшиеся до верху пять пролетов.

— Не волнуйся так, — сказала госпожа Калман, выслушав мой рассказ. — Мы не хотим ни с кем ссориться, особенно с привратником. Мы не можем ни войти в дом, ни выйти, не пройдя мимо этого человека.

— Но он едва не покалечил руку Симхе!

Она быстро опустилась на корточки и внимательно осмотрела руку. Рука была цела.

— Пошли, — вздохнула она, — я налью тебе чаю.

— Этот человек по-настоящему опасен. Он обозвал нас грязными жидами. А я еще и плащ ему порвала, так что теперь он нас хуже чумы ненавидит.

Госпожа Калман пожала плечами:

— С нами это не в первый раз. Так всегда было.

— А если не сопротивляться, то и будет — всегда!

Я поднесла стакан к трясущимся губам. Зубы застучали о стекло, когда я отхлебнула чай.

— Ты правда разорвала ему плащ? — спросила она.

Я кивнула:

— Да, и не собираюсь возмещать ему убытки, если вы это имеете в виду. Я скорее умру!

Она рассмеялась:

— Сказано: мы не должны радоваться падению врагов наших. Но не сказано, что мы должны им помогать.

Ссора с привратником потрясла Симху гораздо сильнее, чем я думала. Впервые за много недель он написал в штаны. Пока я его переодевала, в ванную ворвался Авром и громко возвестил, что братишке пора выучить молитву, которую еврей произносит, раздеваясь.

— Снимая штаны, ты должен сказать: «Благословен Ты, Господь, Бог наш, Владыка Вселенной, за то, что Ты не создал меня женщиной».

Симха разрыдался.

Когда Авром начал читать молитву при застегивании ремня, мать выгнала его из ванной. Но он продолжал кричать с другого конца квартиры: «Будь благословен, Владыка Вселенной, препоясывающий Израиль могуществом!»