Два чемодана воспоминаний

— Но ты именно этого и добилась. Мы не даем себя провоцировать, а ты порвала ему плащ, и теперь не только у тебя, но и у нас будут неприятности. — Она прогнала Аврома и Дова, с интересом слушавших наш разговор, в гостиную и добавила: — Каждый день я говорю мальчикам, чтобы они держались подальше от окон. Если теперь ты вылезешь в окно, они не будут воспринимать мои слова всерьез!

— Можно сказать им, что для меня это неопасно, потому что я — ведьма. Все равно в этом доме у меня дурная слава. Как вы меня тут называете? Гомерь?

Слезы брызнули у нее из глаз.

— Неправда. Ты не могла слышать, чтобы я так говорила. Может быть, мой муж, да, но он не имел в виду ничего плохого. Ему неприятно, что ты такая независимая, что ты делаешь вещи, которые запрещены еврейским женщинам.

— В Священном Писании полно независимых женщин, — заметила я. — Без помощи Ревекки Иаков никогда не получил бы права первородства. Эсфирь спасла еврейский народ от уничтожения. Дебора, жившая меж Рамой и Вефилем, разрешала споры и стала судией. А я, госпожа Калман, вылезу из вашего окна, хотите вы этого или нет!

Она пробормотала что-то насчет Божией помощи и вышла из кухни. Я сняла решетку, загораживавшую окно. Рядом, по наружной стене, проходила водосточная труба. Мне надо было спуститься только на один этаж, чтобы оказаться на плоской крыше соседнего дома. Я высунулась в окошко.

Антверпенские дома со стороны дворов являют собою почти деревенскую анархию. Жилища, одинаковые с фасада, ни в чем не схожи с обратной стороны, где их украшает неряшливая смесь балконов, выдвинутых на подпорках лоджий, граненых и круглых эркеров, стеклянных куполов и пристроек, упрямо норовящих перещеголять соседские. Среди лабиринта заборов можно увидеть то маленькую голубятню под черепичной крышей, то ухоженный огород с курами.

Я влезла на подоконник и уже поставила одну ногу на трубу, когда появился Симха. Кисти его арбеканфес снова вылезли и свободно болтались из-под рубашки.

— Ты уходишь? — прошептал он.

— Да, я не могу остаться.

— Потому что ты должна идти к уточкам?

— Нет, я забыла взять зубную щетку.

— Ты хочешь вылезти на крышу?

Я покачала головой и показала вниз.

Он крякнул и кончиком указательного пальца тронул мою ногу, стоявшую на подоконнике.

— Ave Caesar, morituri te salutant, — произнесла я и поглядела вниз.

— Что ты сказала?

— Это волшебное заклинание, чтобы не упасть. Теперь отойди подальше от окна.

Он остался на месте. А я скользнула вниз, и его бледное личико с огненными волосами постепенно исчезло за краем рамы, словно опускающееся за горизонт солнце. Я поранилась об острые проволочки, соединявшие куски трубы между собою, и, вся в крови, спрыгнула на крышу. По-настоящему ловко лазать я не умела, но необходимость побега и победы над привратником вдохновила меня на подвиг. Не раздумывая, перебиралась я через высокие заборы, пристройки и сарайчики. Запыленная, в порванных джинсах, я оказалась на улице и только тут поняла, что побег удался.

Назавтра госпожа Калман ждала меня на углу Симоновой улицы. Она держала за руку Симху и выглядела взволнованной. Ей кажется, сказала она, что мне лучше в ближайшую неделю вовсе не приходить. За это время привратник остынет, и мне можно будет снова появиться. Я запротестовала, но ее было не сбить. Она сама справится с Симхой и близнецами. И я получу деньги за все это время, так что мне не о чем беспокоиться. Но я беспокоилась. То, что она с улыбкой назвала «перемирием», для меня имело горький привкус капитуляции.

Дни покатились — без Симхи. Я бродила по набережным Шельды, потом без всякого энтузиазма осматривала Музей. Несколько часов провела я в зале Джеймса Энсора. Сидела на диванчике и смотрела на «Явление Христа» из Брюссельского музея, огромное полотно, на котором самого Христа едва видно, так плотно обступила его возбужденная толпа. Среди черни мне несколько раз попались лица, напоминавшие привратника. Казалось, весь народ состоял из таких же подонков, как он.

В один из этих безотрадных дней я отправилась излить душу дядюшке Апфелшнитту. Я пришла, когда он собирался произнести утреннюю молитву. Сидя на диванчике у окна, я смотрела, как он надевает тфилин — молитвенные ремешки. Он высоко закатал левый рукав рубашки, чтобы закрепить тфилин на руке, поближе к сердцу. Потом начал произносить молитву, равномерно обматывая руку длинным черным ремнем. Я молча смотрела, как он, продолжая молитву, прикрепил второй ремень надо лбом. Потом он начал раскачиваться, произнося главную молитву — Шма: «Слушай, Израиль, Господь — Бог наш, Господь один!» В «Сайентифик американ» я прочла об открытии какого-то кардиолога. Оказывается, ритм движений еврея во время молитвы в точности совпадает с ритмом биения его сердца. На меня движения дядюшки Апфелшнитта нагоняли сон, глаза мои закрывались.