Два дня в апреле

«Ты всегда будешь первой дамой моего сердца», — сказал он, когда сообщил о своей предстоящей помолвке с Дафнией. Но на деле всё оказалось иначе! Да, он, конечно, любил её, он по-прежнему любил её! Но теперь в его жизни появилась Дафния, а Дафнии удалось снова вернуть улыбку на его лицо. Нет! Дафния ей даже понравилась. Безусловно, она очень приятная молодая женщина. Но лучше бы она вышла замуж за кого-нибудь другого, а их с папой оставила в покое.

С другой стороны, что бы стало с ней самой после гибели отца, не будь в их доме Дафнии? Наверное, ей пришлось бы переехать к Мо. Родители мамы вряд ли взяли бы её к себе. В этом она почему-то уверена на все сто. К тому же они живут не здесь, а в Англии. И сами они — англичане. Мама её тоже ведь была англичанкой. А сегодня всё общение с дедушкой и бабушкой по линии мамы у Уны сводится лишь к поздравительным открыткам. Те дважды в год — на Рождество и на её день рождения — присылают поздравительные открытки, не забывая вложить в них банкноту достоинством в десять фунтов. На открытках красуется всегда одна и та же надпись: «С наилучшими пожеланиями!» Наверняка очередная открытка от английских родственников уже поджидает её дома. Банкнота с наилучшими пожеланиями и два имени, написанных неразборчиво одним и тем же почерком в углу открытки. И больше ничего!

Они видели Уну всего лишь раз. Один-единственный раз за всю её жизнь… когда приехали на похороны мамы. И вели они себя отчуждённо, совсем не так, как ведут себя родные дедушки и бабушки. Впрочем, она помнит их очень смутно. Ей ведь было в то время всего лишь шесть лет. Кажется, оплакивали маму, впрочем, как и все остальные. И оба высокого роста. Хотя… когда тебе всего лишь шесть лет, все люди кажутся высокими. И еще запомнилось, что и дед, и бабушка были в почти одинаковых чёрных брючных костюмах. Но вполне возможно, что она и ошибается.

«Уна!» — медленно повторила имя девочки та женщина, которая её родная бабушка, после того как Финн представил их друг другу, словно пробуя имя внучки на вкус. И слегка скривилась, словно имя оказалось горьким. Оба обозрели внучку со строгим выражением на лицах и за весь день ни разу не улыбнулись ей и не попытались заговорить. Впрочем, они ни с кем не разговаривали.

«Интересно, — подумала Уна, — что они сделали со всеми теми моими фотографиями, которые мама регулярно посылала им. Едва ли они хранят их как память. Скорее всего, уже давно выбросили в мусорное ведро. И как можно винить ребёнка за то, в чем он совсем не виноват? Но вот, оказывается, можно».

Нет! Эти люди категорически отказались бы принять её в свою семью после гибели папы.

В церкви прохладно. Уна ещё плотнее закутывается в шаль и начинает исподтишка разглядывать остальных гостей. Их немного, человек пятьдесят, не больше. В основном супружеские пары приблизительно одного возраста с Шарлоттой. Но есть и те, кто постарше. Наверняка родня. Несколько маленьких ребятишек бестолково мечутся в проходе. Девочки в нарядных воздушных платьицах, мальчики — в точных копиях взрослых мужских костюмов. Два мальчика лет десяти-одиннадцати со скучающими минами на лицах чинно сидят вместе со взрослыми.

Мириам, родная сестра Джуди, восседает рядом с Уной в плотно облегающем красном платье, которое переливается блёстками всякий раз, когда она поворачивается в ту или иную сторону. Когда она раскрывает рот, чтобы что-то сказать, то на одном из передних зубов виден след от губной помады. «Ах, так ты — та самая Уна», — сказала она, когда их знакомили, и внимательно оглядела её с головы до пят. Её муж, Робби, в узконосых туфлях, с иссиня-чёрными кудрями на голове, чересчур чёрными, чтобы выглядеть натурально, пожимая ей руку, откровенно пожирал глазами её грудь. Оставалось только облегчённо вздохнуть, когда его усадили по другую сторону от жены.

Но вот наконец Шарлотта и Брайан стоят перед алтарём, и священник (кстати, тоже родственник новобрачных, только вот Уна не запомнила, со стороны жениха или невесты) соединяет пару для дальнейшей совместной жизни «в радости и в горе». Прямо перед Уной сидит Джуди; она громко хлюпает носом от избытка чувств. Уна разглядывает затылок Тео и снова задаётся вопросом, чем таким серьёзным она обидела своего друга.