Два долгих дня

Со стрельбища он отправился в операционную, и за сутки на его столе сменилось одиннадцать тяжелораненых. Придя в отведенную ему комнату, он наскоро проглотил остывший ужин и, распорядившись, чтобы его разбудили ровно через час, тут же заснул.

Ему и прежде, в мирное время, на дежурствах по экстренной хирургии в клинике приходилось работать сутками, почти не отходя от стола. Но бывало это не часто. А теперь дни и ночи мелькали с перерывами на короткие промежутки в три — пять часов сна.

Нет, не сразу он спустился с высот мирной жизни. Со многим он никак не мог примириться, и особенно с тем, что неопытные хирурги, порой решали судьбу раненого, ни с кем не посоветовавшись. Как-то, ловко и быстро удалив селезенку, он подошел к соседнему столу, где один из его молодых помощников заканчивал ампутацию голени.

— Почему ампутировали? — спросил он.

— Так ведь раздроблена вдребезги. — Голос помощника звучал уверенно.

Михайловский наклонился, поднял из большого эмалированного таза отнятую конечность, внимательно осмотрел.

«Можно было спасти», — подумал он. Посмотрел на хирурга и, как мог спокойно, спросил, не гильотинным ли методом тот ампутировал голень?

— Конечно, — с гордостью ответил хирург. — И не первую. Я наловчился за пять минут делать высокую ампутацию. У меня легкая рука, все говорят. Вот глядите, Анатолий Яковлевич. — Он сбросил резиновую перчатку и обнажил сильную с длинными пальцами кисть. — Ну как? Нравится?

— Не очень, — с усилием произнес Михайловский. «Сколько же этот бедолага напортачил! — подумал он. — Если немедленно не унять, бог знает сколько он еще наделает калек!»

На следующее утро он собрал всех хирургов госпиталя, чтобы поговорить с ними о скороспелости некоторых показаний к ампутации.

«Только спокойнее, — убеждал он себя. — Главное — не мудри и не ищи состава преступления. Этим делу не поможешь. Ты не прокурор и не следователь из трибунала, а старший товарищ. Добрая половина из них военно-полевой хирургии и не нюхала. Если мы не объединим усилия, толку не будет. Мелкими придирками можно лишь довести людей до исступления».

— Нам бы надо почаще встречаться, — начал он, — но грехи не пущают. Сегодня нам предстоит разрешить огромной важности вопрос, вопрос о показаниях и противопоказаниях к ампутации. Сейчас я вам раздам памятки — это основные положения: вы должны заучить их назубок! А теперь остановлюсь на методе. Многие из вас применяют так называемый гильотинный метод. Гильотина, машина для обезглавливания, введена во Франции во время буржуазной революции в тысяча семьсот девяносто втором году по предложению доктора Гильотина. Прямо скажу, что этот метод, уподобляющий хирурга палачу, не имеет, никакого оправдания, как бы ни торопились. Остановитесь! Вы делаете совершенно непригодные культи. Сама по себе ампутация — далеко не простая операция. Гильотирование пригодно лишь в исключительных обстоятельствах.

— Каких? Назовите, — спросил молодой хирург.

— Газовой инфекции. Есть двухмоментный круговой способ, или конусо-круговой способ Пирогова.

— По-моему опыту во время боев на озере Хасан гильотинный способ снизил смертность, — негромко, но вызывающе сказал молодой хирург. — Я предполагаю…

«Самовлюбленный упрямец! — подумал Михайловский. — Явно мозги набекрень. Придется взять над ним персональную опеку».

— Предполагать — не наше дело! — резко перебил он. Но в следующее мгновение уже взял себя в руки и, сменив тон, принялся мягко, словно бестолковому ребенку, объяснять, почему гильотинный способ не пригоден. — Скоро вы сами убедитесь, что я прав.

Заканчивая совещание, Михайловский еще раз предупредил, чтобы без консультации с ним к ампутированию не приступали. Отнять конечность — пять — семь минут, но за эта короткое время человек на всю жизнь превращается в инвалида. Вот почему он будет бороться против самоуправства в этом.

После совещания он пошел в приемно-сортировочное отделение. Там творилось что-то несусветное: огромный сарай — бывший ангар для зерновых комбайнов — был заполнен ранеными, которых все время вносили и выносили. На смятой соломе вповалку лежали неподвижные и мечущиеся в бреду люди, вдоль стен сидели и полулежали сотни легкораненых, и вся эта живая масса шевелилась, разговаривала, курила, дремала, стонала.