Два долгих дня

— Нет, почему же? Если иметь численное превосходство, обилие мощного санитарного транспорта, врачей, палаток, это неплохо. Но еще не самое главное. Лев Толстой писал, что рота может разгромить батальон. Важны вера в победу, стойкость духа. Но война — великая обманщица.

Нелегко было, практически невозможно в марте тысяча девятьсот сорок третьего года в двухстах тридцати пяти километрах от Москвы добыть три-четыре сотни санитарных автомобилей и эвакуировать всех раненых с личным составом в ближайший крупный населенный пункт, где имелись военный госпиталь, больницы. Или, на крайний случай, найти полсотни универсальных санитарных палаток, пригодных для работы в зимних условиях, в непогоду. Такими палатками обеспечивались первостроители Магнитки, Кузнецка, Комсомольска-на-Амуре…

Палатки ценились на вес золота. Ими оснащались лишь полевые медицинские формирования: полковые, дивизионные медпункты, госпитали. Госпитали, рассчитанные на двухсот раненых, частенько вмещали в пять-десять раз больше.

Добыть… Получить… автомобили… палатки…

Но… санитарных автомобилей, санитарных вездеходов и в помине не было. Были грузовые автомобили, малость пассажирских автобусов, товарные вагоны-порожняк, наспех, кое-как приспособленные для перевозки раненых. Были сани с фанерными кабинками, печками для обогрева раненых. Были санитарные самолеты. Были волокуши-лодочки для вытаскивания раненых из-под огня противника с поля боя. Были ездовые санитарные собаки.

Инженерные войска, долженствующие подготавливать землянки и подземные сооружения для госпиталей, исполняли это исключительно редко. Их сил едва хватало для обеспечения боевых операций: минирования, разминирования, строительства мостов, дорог, аэродромов, командных пунктов..

Но несмотря на все это, советские медики возвращали в строй более семидесяти процентов раненых солдат и офицеров.

— Война — это кровь, огонь и пот, это смерть. Но война — это и мужество, и героизм, и торжество справедливости.

Хныкали, кричали, стонали раненые? Почти никогда. Загадка? Может быть, иной стала их чувствительность? Появилась сдержанность, выдержка, стоицизм? Влияла обстановка — везде и вокруг были такие же беспомощные, но замечательные воины. Воины, но не бедняги. Бранились? Бывало! Из-за сущих пустяков. Вовремя не дали табак — махорку. Жаловаться было не в ходу — бессмысленно. Получали отповедь от своих же товарищей. Чаще всего обсуждали разные вопросы жизни, прерванные войной. Лишь одного избегали, того, что было для них главным, — останутся ли живы. Не будут ли немощные, калеки…

Самойлов думал лишь об одном, одна мысль сверлила мозг: спасти раненых. Подъехав к первой встретившейся ему регулировщице, крупной белокурой девушке с миниатюрным трофейным браунингом на правом боку, он предъявил свой документ и кратко объяснил, в какой беде оказался госпиталь.

— Давай, сержант, думай, — закончил Самойлов, — что можно сделать.

— Кто меня послушает, это не просто, одна-две машины — куда ни шло, — слабо произнесла она. — Позвоню сейчас коменданту моего участка…

— А мне что — стоять ждать? Быстренько соединяй меня с ним. Сам скажу.

Разговаривая с комендантом, Самойлов уже не мог себя удержать, его понесло, нетерпение и тревога выливались в бурном потоке многословия, он чувствовал, что говорит много лишнего, но остановился лишь когда его прервали.

— Ладно! Будет порожняк, — услышал Самойлов сквозь урчание буксовавших в снегу грузовиков. — Жди, замполит! Буду минут через пять — семь.

Капитан был потрясен, но отнюдь не напуган.

— Все ясно. Сам был трижды ранен, один раз даже ногу хотели чикнуть, но ваш Михайловский, век буду помнить, запретил. Воображаю, что у вас там сейчас творится. Сделаю все, что в моих силах. Мертвым помощь не нужна, нужна живым. Фашистам жестокостей не занимать, своих на погибель оставили, чтоб вас усыпить.

Он пристально смотрел на машины, медленно двигавшиеся сквозь белый вихрь. Худое властное лицо на тощей шее было спокойно. Держался он деловито, уверенно и решительно. Выяснив пункт назначения — склады боеприпасов, горючего, не задерживал, но все остальные автомобили, заворачивал в госпиталь. Лишь один раз яростно рявкнул:

— Что?! Раненых надо спасать! Пшел!

Водители кивали головой, повиновались. Самойлов наблюдал, как капитан переходит от одной машины к другой, просматривает путевой лист, что-то коротко объясняя. Шли минуты, время измерялось количеством автомобилей. Капитан, по подсчетам Самойлова, отправил в госпиталь около двадцати. Это уже было кое-что. Значит, поездка его имела смысл.

Метель усиливалась, сметая снег в причудливые сугробы. Самойлов с блаженством подставил ветру разгоряченное лицо, затем расстегнул ворот полушубка, хотя холод пробирал до костей, и помчался в госпиталь.

Площадь перед госпиталем была почта пуста.

— Что случилось? — крикнул он вышедшему из подъезда Михайловскому. — Где машины?

— Ушли уже. Загрузили самыми тяжелыми и отправили на аэродром. Теперь вот как с остальными быть…