Два долгих дня

— Еще чего выдумала, — нахмурился тот. — Дай паспорт. Восемнадцати еще нет, — сказал он, перелистнув его. — Не созрела еще. — И, хлопнув ее по плечу, добавил: — Иди, девочка моя, домой и не вздумай раньше, чем через год, сюда приходить. Бант не забудь снять, косы подстриги. Армия — не детский сад! Марш, марш домой! Перестань реветь, черт побери! На платок, вытри нос! Небось мать с отцом не ведают, что дочка придумала.

— У отца бронь — он метро строит, а мама на фабрике обмундирование шьет.

— Тем более! Живо домой! Некогда мне с тобой рассусоливать. Топай-топай!

Как бы не так! На следующий день Вика повторила свою попытку. Улучив момент, вскочила вслед за военкомом в «эмочку», когда тот собирался куда-то ехать. На этот раз военком рассмеялся.

— Ну и ну! Опять прискакала. Видать, настойчивая. Ну ладно, так и быть! Давай сыпь на трехмесячные курсы сестер. Вот тебе бумажка, иди оформляйся. — И, остановив автомобиль, высадил ее недалеко от здания школы, в которой размещались курсы РОКК.

Положив записку в портфельчик, она помчалась в канцелярию.

Окончив курсы с отличием, Вика снова пришла к военкому. Он сразу узнал ее.

— Какая скорая! Опять пришла. Ну, давай-давай, показывай цидульку! Упрямая… Значит, на фронт и, конечно, на передовую?

— Конечно…

— Ну еще бы! — крякнул военком и, пошарив по столу, уставился в бумагу. — Так вот что, дочка, поедешь в армейский хирургический госпиталь, там, видать, у них некомплект образовался.

— Я не хочу!

— Прекратить разговорчики! — рявкнул военком, вставая. — Всем подавай передовую. Будешь повиноваться или нет? Желаю удачи, — сказал он ободряюще, пожимая ей руку.

— Но я не хочу..

— Я тоже не хочу! Вы за свои слова отвечаете или нет? Если в армии каждый захочет делать то, что ему по душе, никогда ничего путного не получится. Надо сперва научиться под-чи-няться бес-преко-слов-но, а не кудахтать — бушевал он. — Шагом марш! Желаю тебе скорейшего возвращения, после разгрома фашистов!

Она простилась с отцом на шахте метро «Измайловский парк». Отец, крепко прижав ее к себе, поцеловал:

— Береги себя! Старайся по возможности писать ежедневно.

Потом повернулся и медленно побрел в деревянную конторку.

Так началась ее жизнь военфельдшерицы армейского полевого госпиталя, разместившегося ныне в единственном уцелевшем здании города N…

В первые месяцы войны Невская терпеливо сносила все придирки Михайловского во время операции, перевязок, понимая, что она всего-навсего медицинская сестра, даже не фельдшерица. Не возражать же ей, неопытной двадцатидвухлетней девчонке, ведущему хирургу, с которым считался не только сам Верба, но и главный хирург армии профессор Златогоров. И не только ей, но и ее подружкам он казался богом, для которого все они были несмышлеными пичужками из детского сада. Слышала не раз, как Анатолий Яковлевич укорял Нила Федоровича в том, что тот никак не добудет солидных, опытных операционных сестер.

— У меня нет времени, — говорил он, — заниматься обучением и воспитанием тонконогих пигалиц. У них еще молоко на губах не обсохло.

Как-то Вике пришлось будить Михайловского. После тяжелой, иссушающей ночной работы он прилег отдохнуть. На полу валялись сапоги, на табуретке — кобура с пистолетом, порыжелая пилотка. Он спал в смятой гимнастерке и галифе, обхватив одной рукой подушку, а в другой зажимая потухшую папиросу. Она подошла поближе. Вид его поразил Вику. Взъерошенные волосы на львиной голове вздыбились, лицо вспотело, правая нога время от времени дергалась мелкой дрожью и снова замирала. Во рту у него что-то поскрипывало — он бредил. Присмотрелась — так близко не приходилось видеть: морщинки у глаз, серебряные виски, — показался старым, измученным. Шли минуты, а она никак не решалась его разбудить, уж больно крепко он спал. Жалеючи, села у его изголовья. Несколько раз порывалась вытереть его лоб носовым платком, потом осмелела, дотронулась, до папироски, и он тотчас, будто и не спал, одним рывком сел на койке.

— Что вам нужно? — строго спросил он и с нетерпеливым вздохом пригладил рукой растрепанные волосы.

— Я… собственно… та-к… — Вика не нашлась, что сказать дальше.

— Это вы… Вика… — И сделал усилие, чтобы улыбнуться. Пододвинул к себе ногой один сапог.

— Послал Нил Федорович, опять скопилось много раненых. Смена зашивается. Я своих девочек уже разбудила. Выпьют чай и через десять минут будут готовы. — Она потеребила пуговицу на халате.

От Михайловского не ускользнула задорная искринка в глазах медсестры, и он вдруг подумал: интересно, а была ли она когда-нибудь влюблена? Потом хлопнул себя по лбу рукой:

— Как ни вертись, а вставать надо. Не уходите! Минуточку! Сядьте, сядьте! У меня есть шоколад. Ведь вы сладкоежка, я же знаю. Хотите? — И он улыбнулся какой-то светлой мальчишеской улыбкой.

Вика пыталась отказаться, но сознание, что ее великий бог так непринужденно и приветливо разговаривает с ней, и радовало и удивляло ее. Она была тронута почти до слез.