Два друга

Подобно крупинкам песочных часов незаметно посыпались зимние дни, и неизбежно наступила весна. В день, когда по всей России миллионы людей ждали последнего школьного звонка, раздался другой, никем не ожидаемый звонок. Приятной флейтой мобильный телефон подозвал к себе Климова. В трубке грустный женский голос сообщил: «Умер Виктор Казаков. Сердце...».

Играя каждой клеточкой живущих, гуляла смерть. Сплетаясь с запахом сырой земли, текли последние вязкие минуты. Стоявшего поодаль Вячеслава пробирала мелкая дрожь. Волна нервозности, подобно ряби на воде, нарастала и ненадолго спадала. Прижимая платок к лицу, он старался спрятать судорожно пульсирующие мимические мышцы. В такие минуты над ним непременно властвовало тяжёлое ранение в голову. Пребывая словно в невесомости, он всё пытался и пытался вытянуть из остолбеневшей памяти стихи уходившего друга. Та, отказываясь подчиняться, выдавала лишь: «...Ты, конечно, убит...».

...Заплаканная сотрудница краевой библиотеки Маргарита Воронова сдавленным голосом обратилась к Лене Климовой: «Подведите Славу поближе, Виктор так его любил...».

... Развеваясь унылостью на лёгком ветру, триколор опустился траурным саваном на гроб. Выделяясь ровными геометрическими углами, он был схож теперь с солдатским погоном. Могильным колоколом трижды ударил почётный караул. Пронзив мозг и частокол обелисков, рвануло эхо. Рвануло и быстро увязло в вечном покое каменных плит и чужих фотографий. Чёрным облаком над Игнатьевским кладбищем поднялось испуганное вороньё. Преодолевая озноб, Слава всё пытался оживить упрямые строчки. Находившаяся поблизости женщина предложила настойку боярышника. Открутила маленькую крышку и со словами: «Это спирт» вложила плоскую металлическую фляжку в Славину дрожащую руку. Сделав три привычных глотка и не чувствуя обжигающего напитка, вернул настойку. И вот – приятным теплом понеслась по жилам послушная кровь. И упрямая память вдруг ожила.

...Ты убит. Странно думать и страшно представить.

Опечатку… ошибку… исправят в конце-то концов.

Тем не менее, факт – тусклый рубль посмертной медали.

Тем не менее, факт – почерневшее чье-то лицо.

Вилок нет на столах... Видно, просто забыли про вилки.

Может, просто забыли включить электрический свет…

Тем не менее, факт – скорбный звон поминальной бутылки...

И склоненное знамя платка на моем рукаве.

Голубые мундиры брезгливо, как в общей уборной,

С элегантной подошвы счищали могильную грязь.

Ты, конечно, убит, если льются из медного горла

Золотые слова, что живым не слыхал отродясь.

Стихли последние аплодисменты поэту. Бесконечно сыпавшаяся земля пронзительной дробью невыносимо долго давила на душу и слух...

По-прежнему не ведая усталости, крупинки календарных дней вращали жизни колесо. Отщёлкнув год, крутнулись вновь песочные часы.

Замкнувшись на ключ в 224 кабинете массажа и плотно задвинув оконные жалюзи, Слава пытался спрятаться от людей и вновь пришедшей весны. Сняв тёмные очки и прикрыв ладонями лицо с засевшими в него осколками, устроился, упершись локтями в письменный стол, глубоко погрузившись в себя. Мерцая световыми индикаторами, старенький музыкальный центр крутил лазерный CD-диск. Возможно, оттого, что Вячеслав играл на гитаре, знал и сам пел песни об афганской войне, слушал он их довольно редко. Воспоминания о службе накрывали под советского гитариста-виртуоза Валерия Дидюлю. Восточная музыка, сумевшая сохранить свою древность, во всех тонкостях передавала переживания и чувства побывавшего на этой земле: «Арабика», «Мираж» и неизменная «Дорога на Багдад» (переименованная им в «Дорогу на Саланг»). Принято считать, что родина у человека одна, но Афганистан для этих воинов навсегда остался второй родиной.

Перед Славой «лицом вниз» лежали две книги. Слева – небольшой сборничек стихов «Сентябрь в тёмно-синем» Виктора Казакова. Рядом – ещё пахнущая свежестью бумаги и типографской краской Славина автобиографическая повесть «Сон весёлого солдата», на обложке которой бронзовыми буквами были напечатаны стихи:

Афганистан. Осколки октября.

Незримые потоки теплой боли.

Ночным цветком взошла над минным полем

Моя последняя рассветная заря...

Я вижу сны....

Через перепет «Сентября...» шел рисунок извилистой трещины на светло-зелёной стене, трещины, походившей на оголённый нерв. Слава сидел, слушая мелодию и погрузившись в воспоминания.

...Красивое голубое небо не препятствовало светилу властвовать над землёй.

Высоко в поднебесье, распластавшись на восходящих потоках горячего воздуха, одиноко кружил горделивый «смотритель пустыни» – гриф-стервятник. Петляя между сопок, два бронетранспортёра с автоматчиками, вырвавшись на ровную поверхность чужой земли, прибавили скорость. Боевые пятнистые машины, сливаясь с местностью и сохраняя дистанцию, двигались след в след.