Два фотографа

Намерен был посвятить этому большую часть времени до отъезда: серьёзно помедитировать, кое-что проверить. Но сперва решил раскидать дела с челами. Было ли это правильным решением? Ровно до тех пор, пока он контролировал своё состояние. Вспышка ярости у профессора напугала не только Старостина, а самого Ромигу. Нав имел далеко идущие планы на профессора, и вдруг, из-за сущей ерунды, едва не убил. Сдержался в последний момент. Подумал: "Хватит! Бросаю всё и срочно возвращаюсь в Цитадель". Однако просьба съездить к Семёнычу с дополнительным заказом... Нав решил ещё разок посмотреть на геоманта и убедиться, что тот не враждебен. Прояснить, не стоит ли за его спиной кто другой?

Старый фотограф с порога почуял, что ассистент напряжён, как струна. Прилагал титанические усилия, лишь бы успокоить и развеселить его. По-человски топорно, но Ромига оценил настойчивость: "Ситуация — чел утешает нава — сама по себе анекдотическая. Только не смешно ни разу". Наву было муторно, страшно и он всё сильнее злился.

— Как у кузнеца особые отношения с железом, огнём и водой, так у фотографа — с серебром, светом и тьмой, — разглагольствовал старик, вставляя в рамку увеличителя очередной негатив...

"Лучше б ты этого не говорил! Что ты можешь знать, о Тьме, чел? А уж о Свете!" Ромига тихо зарычал, верхняя губа вздёрнулась, обнажая острые зубы. Яростный взгляд в спину заставил Семёныча обернуться. Глаза нава готовы были метать совсем не метафорические молнии. Из-за спины тянула щупальца живая, хищная тень. Не атака: Ромига сдерживал себя. Но жутко. Куда страшнее, чем демонстрация силы накануне.

Блёклые глаза за стёклами очков начали расширяться от ужаса, нав свирепо ухмыльнулся, ловя чужие эмоции: "Не помогает тебе, чел, твоя ворожба?" Старик судорожно вздохнул, сморгнул, и вдруг расплылся в улыбке, лучась, вместо страха, бесшабашным хмельным восторгом:

— Эй, парень, ты чего? Я — фотограф, ты — фотограф. Мы это каждый день в руках держим. Никакой зауми. Сплошная стихийная материя. Ой, а что у тебя с ушами?

— Ничего особенного, сквозь морок видишь.

Ярость Ромиги слиняла, кажется, в обнимку со страхом Семёныча, так же внезапно и целиком. "А защиту ты, приятель, на этот раз выстроил куда лучше. Под такое детски удивлённое выражение лица — умора!" Нав зачем-то прикрыл уже почти нормальные уши ладонями в мокрых перчатках. Хотел что-то сказать, и вдруг сложился пополам от хохота. Старик продержался на секунду дольше, после чего они смеялись, вернее, неприлично ржали, дуэтом.

— Вот умора, уши острые. Ромка, а может у тебя и хвост есть? И рога?

— Не отросли, маленький ещё. Вот стукнет мне двадцать тысяч лет, вот выберут, — Ромига прикусил язык. Некоторыми вещами нельзя шутить. Тем более, за пределами Цитадели. Тем более, с челом.

Замолчал, насупился, содрал с рук перчатки и пошёл умываться: проявитель на ушах не полезен даже для навского здоровья. Чувствовал: то, что давило с утра, постепенно отпускает. "Было ли то состояние побочным эффектом наших экзерсисов с магией мира? Если да, ничего хорошего. Но надо ещё проверять".

Сделали перерыв на чай, дабы вернуть рабочее настроение. Отсмеялись, успокоились, теперь сидели и молчали. Взгляд Семёныча сделался задумчивым и грустным. Нав чувствовал, у него зреет какой-то "неудобный" вопрос. Ждал, ждал, наконец, дождался:

— Ром, скажи, ты бес?

"Не оригинально: большинство челов рано или поздно спрашивают нечто подобное". У Ромиги были заготовленные варианты ответов, но вдруг царапнула давняя заноза-воспоминание, и "паутинка" тревожно замерцала под сомкнутыми на миг веками. Сказал совсем не то, что собирался:

— Меня называли так. Однажды полночи проспорил с одним монахом. Сидели, как сейчас с тобой, только вино вместо чая. Договорились, что бесы и ангелы по вашей теологии — бесплотные, бессмертные духи. Даже когда они принимают материальный вид, это иллюзия. А я, как ни крути, существо телесное. Однажды родился, однажды умру. Мне можно причинить боль, ранить, убить. И моя смерть будет так же необратима, как любого человека. Я не воскресну, не создам новое тело взамен разрушенного. Пойду "путем всея Земли". И не спрашивай, что там: не был, не знаю и предпочту подольше не узнать!

— А монах?

— А монах знает. Его наутро убили. Не я — свои. И нельзя было иначе. Но хоть мы враги, а хотел бы я, чтобы Спящий его после в каком-нибудь хорошем сне увидел.

Ромига ждал шквала вопросов: почему нельзя иначе, кто такой Спящий, почему враги. Приготовился читать стандартную, без импровизаций уже, лекцию про Тайный Город. Но Семёныч спохватился, будто испугался разом узнать слишком много:

— Ром, не хочу сейчас расспрашивать, откуда ты такой взялся. Очень любопытно, но времени у нас с тобой мало. Просто хорошо, что ты есть. Давай лучше фокус покажу. Вряд ли удивлю. Но я много лет её не звал. Сперва не хотел, потом не мог, а сейчас, после твоего подарка, точно получится.