Два героя. Последний инка

Жертва сама шла в руки заговорщикам, оставалось лишь захлопнуть коварную ловушку.

Солнце клонилось к закату, когда процессия инки вступила в город. Впереди шла сотня телохранителей инки, затем сановники и вельможи в красно-белых клетчатых одеждах, за ними кровники Атауальпы в белоснежных туниках. Особу инки охраняли голубые воины с копьями в руках. Атауальпа плыл над толпой, восседая на золотом троне, ожерелье из изумрудов немыслимой ценности украшало его грудь.

Инку внесли на площадь. Ни одного испанца на этой площади не было. Атауальпа с удивлением спросил:

— Где же чужестранцы?

В этот момент к нему навстречу вышел Вальверде, тот самый поп, который зачитывал в тауантинсуйских селениях лживые пис-арровские акты. В правой руке он держал библию, в левой — распятие. Елейным, медоточивым голоском он стал читать инке пространную проповедь. Вальверде начал с сотворения мира, восславил Христа и деву Марию, а затем сообщил инке, что духовный владыка земли папа подарил от имени апостола Петра самому могущественному государю Европы, королю Испании, Новый Свет, дабы король мог ввести в лоно христианской религии всех заморских язычников.

Вальверде потребовал, чтобы инка отказался от своей «ложной веры» и признал себя данником и вассалом короля Испании.

Действительно, Писарро приготовил инке «отличное угощение»!

Выслушав Вальверде, инка побледнел от ярости.

— Земли эти и все, что на них есть, — ответил он, — приобрели мой отец и мой дед. А папа и апостол не вправе дарить кому бы то ни было чужие земли. И мир сотворен не богом Иисусом, а великим Солнцем. — Затем Атауальпа, не скрывая едкой иронии, спросил Вальверде: — Каким образом я смогу убедиться, что все, что ты наговорил мне, истина?

Вальверде дал ему библию.

— Эта книга, — сказал он, — писание господнее, и в ней подтверждение моих слов.

Атауалыта перелистал библию и отшвырнул ее от себя. Книга упала в грязь. Тогда Вальверде дал желанный сигнал Писарро.

— Бейте их, — воскликнул он, — они осквернили священное писание!

Писарро взмахнул белым шарфом, и крепость открыла огонь по мирной процессии. В тот же миг Писарро выехал на площадь, и за ним ринулись из засады его воины. Конница врубилась в толпу, на площади поднялась панике. Телохранители инки и царедворцы обратились в бегство, но единственный выход прегражден был телами павших. Своей грудью толпа пробила глинобитную стену и через широкий проход устремилась в лабиринт городских проулков.

В свите инки было немало отважных людей. Они стеной стали вокруг своего повелителя. У носилок инки началась жестокая сеча. Несколько всадников прорвались к носилкам, желая убить Атау-альпу. Писарро с криком: «Кому дорога жизнь, не тронь инку!» — бросился им наперерез и в пылу боя был ранен одним из конников в руку. Он схватил инку за волосы, рванул его на себя, вытащил из носилок, бросил на землю и связал по рукам и ногам…

Королю Писарро донес, что он поднял руку на Атауальпу лишь после того, как этот наглый язычник отверг мирное предложение достойного пастыря Вальверде. Инка оскорбил в его лице святую мать-церковь, и богобоязненным испанским воинам пришлось обнажить оружие и наказать нечестивца.

Вероятно, донесения Писарро (или, точнее, его секретаря, потому что за недосугом великий завоеватель грамоте так и не обучился) вполне удовлетворили Карла V и его приближенных.

Уж кому-кому, а им-то все фокусы такого рода были отлично ведомы…

Как и предполагал Писарро, захват инки привел в полное смятение все его войско. И не только войско. В смятение пришло тау-антинсуйское царство: ведь его глава сапа-инка, государь-самодержец, который единолично владел всеми ключами империи, попал в когти иноземных кондоров. Он был в полной их власти, он волей-неволей должен был выполнять их приказы. Но во всех случаях и при всех обстоятельствах слово инки — закон, его воля священна-Тихая ночь опустилась на Кахамалку. Молчал опустевший город, молчала темная долина, молчало царство четырех соединенных стран.

Но в стане Писарро шел пир горой. Атауальпу угощали ужином.

Инка почти ничего не ел и не пил. Писарро сидел рядом с ним, и Фелипильо бойко переводил полупьяные речи старого заморского тигра.

Язык у тигра был лисий, и он, глядя Атауальпе в глаза, клятвенно заверял его, что испанцы великодушны, что они милостивы к побежденным и что ни один волос не упадет с головы их царственного пленника.

Красная черта

Теперь у Писарро был живой талисман волшебной силы. Все царство Тауантинсуйю — от подножия Чимборасо до соленых пустынь Атакамы — было в его руках, и утро, которое пришло на смену ночи траура, принесло удивительные вести в лагерь на треугольной площади.

Без единого звука пятидесятитысячная армия инки сдалась победителям. «Их всех надо уничтожить», — нашептывали Писарро его братья.

Но Писарро распустил пленных по домам и поступал так отнюдь не из-за человеколюбия. Выгоднее было сохранить пленникам жизнь: к чему перегибать палку — ведь как-никак в Перу не менее пяти миллионов жителей, а испанцев в Кахамалке жалкая горсть, всего лишь сто шестьдесят семь человек.