Два года на палубе

Было уже одиннадцать часов, и вахту отправили вниз завтракать, а в восемь склянок (полдень), поскольку все было на местах, на палубе оставили одну вахту, а «бездельники» (плотник, стюард и кок) вместе с подвахтенными отправлены вниз, хотя шторм и не думал утихать. Три дня и три ночи стихия бушевала с яростной силой. Ветер не ослабевал ни на мгновение. Незагруженное судно клало на борт так, что нок фока-рея едва не касался воды. Все это время на небе не появлялось ни единого облачка, хотя бы величиной с ладонь. Каждое утро из моря вставало ослепительно яркое солнце, а вечером оно опускалось за горизонт в потоках собственного света, а через час-другой на потемневшем небосклоне одна за одной начинали ярко, словно в морозную ночь, мерцать звезды. А море меж тем катило свои валы, увенчанные пенными гребнями, катило, насколько достигал глаз, ибо мы находились в открытом море за многие лиги от берега.

Благодаря тому, что твиндеки были свободны, некоторые из нас спали там в подвесных койках, лучше которых нет ничего на свете во время шторма, ибо они являют собой не обычные, а особые «кровати», про которые не скажешь «ветер дует — колыбель качается». Скорее наоборот, когда качается судно, морские койки-гамаки, будучи подвешенными к бимсам, удерживаются в нормальном положении. За все эти истекшие трое суток мы только и делали, что ложились и поднимались — четыре часа на палубе, четыре часа внизу — ели, спали и несли вахту. Некоторое разнообразие вносила лишь вахта на руле, да время от времени какой-нибудь свернутый парус вырывало ветром из сезней, и приходилось опять лезть наверх. Однажды лопнул штуртрос, и это грозило нам гибелью, если бы не старший помощник, который подоспел в тот же миг с аварийными талями к наветренному борту и удерживал ими румпель до тех пор, пока не сменили трос. На рассвете двадцатого ветер начал выдыхаться, и вся команда была вызвана подвязывать новые паруса, хотя дуло еще так сильно, будто объединились два шторма. С превеликим трудом старые паруса были по одному отвязаны и спущены на бык-горденях, а три совершенно новых марселя, приготовленных для обратного плавания вокруг Горна, вынуты из парусной кладовой и изготовлены под присмотром парусного мастера. Их подняли до марсов и привязали к реям уже зарифленными, что потребовало от нас немало усилий. Затем то же самое было проделано с двумя запасными нижними парусами, а также со штормовым кливером. Мы закончили все работы только к двенадцати часам. Никогда еще мне не приходилось так тяжко трудиться без перерыва в течение пяти часов. Вряд ли кто-нибудь из команды захотел бы снова отвязывать и привязывать пять огромных парусов под страшными ударами норд-веста. К вечеру на горизонте появились облака, и шторм умерил свою силу; небо приняло свой обычный, как в свежую погоду, вид. На пятый день мы отдали по рифу на каждом марселе и поставили зарифленный фок, кливер и контр-бизань. Но лишь на девятые сутки плавания с зарифленными марселями мы смогли поставить обычные паруса. Да и пора было «отыгрывать» дрейф, так как мы оказались чуть ли не на полпути к Сандвичевым островам.

Осторожно, буквально по дюйму, да и то с позволения ветра, добавляли мы паруса, но прошло немало дней, прежде чем мы достигли той долготы, где застиг нас шторм. Восемь дней судно лавировало против крепкого ветра, который только потом изменил направление.

Пятница, 4 декабря. После двадцатидневного плавания мы подошли к входу в бухту Сан-Франциско.

Глава XXVI Сан-Франциско

Нашим портом назначения был Монтерей, но когда изменился ветер, мы оказались севернее и поэтому решили идти с этим ветром, ставшим для нас попутным, в Сан-Франциско. Его обширная бухта, расположенная на широте 37°58', была открыта сэром Фрэнсисом Дрэйком; по его описанию она содержит несколько превосходных гаваней с большими глубинами (так оно и есть на самом деле), окруженных благодатными и живописными лесистыми берегами. Милях в тридцати от входа в бухту на юго-восточной стороне находится высокий мыс, где построено пресидио. За этим мысом укрывается малая гавань под названием Ерба-Буэна, где становятся на якорь торговые суда, и тут же неподалеку от нее расположена миссия Долорес. За исключением миссии, на этой стороне бухты не было никакого другого человеческого обиталища, кроме грубой дощатой лачуги некоего Ричардсона, который занимался посредничеством в мелкой торговле между судами и индейцами [46].