Два года на палубе

Несмотря на те восторги, которые выражают многие по поводу красоты парусного судна, приходится сказать, что редко кому доводилось видеть судно, несущее все свои паруса. Входя в порт или выходя из него, оно может одеть, кроме обычных парусов, пару лиселей. Это и называют полной парусностью. На самом же деле все паруса ставятся только в том случае, когда дует легкий устойчивый ветер почти на чистый фордевинд и когда ожидается, что он продержится достаточно долго. Вот тогда, идя под всеми парусами, включая верхние и нижние лисели с обоих бортов, судно действительно являет собой самое великолепное зрелище из числа тех, что имеют отношение к чему-либо движущемуся по лику Земли. Быть свидетелем подобной картины доводилось лишь немногим даже из тех, кто провел долгие годы в море, ибо с палубы невозможно увидеть собственное судно как единое целое.

Однажды ночью, когда мы уже шли тропиками, я полез на нок бом-утлегаря, чтобы закрепить какую-то снасть. Сделав это, я повернулся лицом к судну, улегся на утлегарь и долго оставался в таком положении, наслаждаясь красотой открывшейся мне картины. Благодаря тому, что я оказался как бы вынесенным далеко вперед за пределы палубы, судно стало видно мне словно со стороны — вырастая из воды, опираясь лишь на небольшой темный корпус судна, вздымалась пирамида парусов, распростершая свои крылья далеко в сторону от бортов и упиравшаяся вершиной, как казалось в сумеречном свете ночи, в облака. Океан был гладким, словно озеро. По корме ровно дышал легкий пассат. На темно-голубом небе мерцали тропические звезды, и тишина ночи нарушалась только журчанием воды под форштевнем. Широко и привольно раскинулись паруса: оба нижних лиселя выступали далеко за пределы палубы; марсели продолжались марса-лиселями, словно крыльями; под ними стояли два брам-лиселя, еще выше — бом-брам-лисели, подобные двум воздушным змеям, пляшущим на одной нитке; и, наконец, маленький трюмсель увенчивал всю пирамиду, касаясь самих звезд, и казалось, он был совершенно недоступен для руки человека. Поверхность океана оставалась зеркально гладкой, а дыхание ветра было столь ровным, что будь все эти паруса высечены из мрамора, то и тогда они не смогли бы быть более неподвижными. Ни единой морщинки на парусине, ни малейшего дрожания у шкаторин. Я настолько углубился в созерцание этого зрелища, что совершенно забыл о бывшем вместе со мной другом матросе, пока он (старый и грубый человек, в прошлом служивший на военных кораблях), глядя на эти мраморные паруса, не произнес: «Как бесшумно несут они судно!»

С возвращением теплой погоды возобновились работы, главным образом по приведению судна в должный вид. Чтобы дать сухопутному жителю представление о том, чем занимаются на судне, можно без преувеличения сказать, что всю первую половину рейса его готовят к плаванию, а вторую — к возвращению в порт, поскольку, по выражению матросов, на нем всегда что-нибудь неисправно, как в дамских часах. Новые крепкие паруса, которые мы несли у Горна, надо было заменять на старые, все еще пригодные в хорошую погоду. Потом пришлось обтянуть весь такелаж с носа до кормы, просмолить стоячий такелаж, отскоблить и окрасить судно изнутри и снаружи, а палубу еще и покрыть лаком, сделать новые аккуратные кнопы, бензели и чехлы. Надлежало привести в порядок каждую часть судна, чтобы порадовать глаз судовладельцев и чтобы ни один «критик» не смог ни к чему придраться, когда мы войдем в бостонский порт. Для этого, конечно, требовалось время, и теперь уже до самого конца плавания всю команду целыми днями держали на палубе. Матросы называют это безжалостным обращением, но судно должно быть в самом что ни на есть лучшем виде, и «Мы идем домой!» оправдывало все.

Эти работы заняли у нас несколько дней, в течение которых не случилось ничего примечательного. К концу недели мы вошли в пассат, дувший от ост-зюйд-оста и с таким постоянством, что можно было не притрагиваться ни к одной снасти. В первый же день авральных работ у нас произошел один из тех незначительных инцидентов, которые сами по себе не заслуживают даже упоминания, но в глазах команды вырастают до размеров большого события, поскольку этим нарушается однообразие плавания и появляется пища для разговоров на несколько дней вперед. И, по правде говоря, подобные случаи часто не лишены интереса в отношении обычаев на борту судна и характеров людей.

На торговых судах капитан отдает все распоряжения через старшего помощника, предоставляя ему следить за их исполнением. Это настолько прочно укоренившийся обычай, что он сделался почти законом, и ни один благоразумный капитан не нарушает его, если, конечно, старший помощник знает свое дело. Однако в противном случае капитану приходится следить за работами самому. Ничего подобного нельзя было сказать про нашего старшего помощника. Более того, он весьма ревниво относился к любым посягательствам на его власть.