Два года на палубе

Сан-Хуан — единственное романтическое место на этом побережье. Ландшафт здесь на протяжении нескольких миль представляет собой высокое плоскогорье, отвесно обрывающееся к воде, и об этот крутой обрыв непрестанно разбиваются океанские волны, подмывая самое основание берега. Как раз там, где мы подошли к берегу, была небольшая бухточка, скорее, неглубокая излучина, где при полной воде между кромкой воды и основанием холма оставалось несколько квадратных футов песка, — единственное место, пригодное для высадки. Прямо перед нами на высоту четырехсот или пятисот футов вздымалась отвесная скала. Как спускать здесь шкуры и поднимать на плато товары для миссии, было выше нашего разумения. Хотя агент и отправился кружным путем, ему то и дело приходилось перепрыгивать через расселины и карабкаться на крутизну. Однако это нас не насторожило. Видя, что агент будет отсутствовать не меньше часа, мы разбрелись по берегу, собирая раковины вдоль полосы прибоя, где море с ревом обрушивалось потоками воды в расселины между большими скалами. «А каково-то здесь при зюйд-осте!» — подумалось мне. Утесы были не меньше, чем в Ньюпорте и, на мой взгляд, еще величественнее, благодаря своим причудливым изломам. Да и вокруг все поражало грандиозностью, а безмолвие и пустынность придавали этому месту особенную торжественность. На многие мили вокруг ни единой человеческой души, кроме нас. И никаких других звуков, кроме шумного дыхания Великого океана. А рядом высокий и отвесный как стена холм, отрезающий нас напрочь от мира суши. Я отделился от товарищей и присел на камень в том месте, где набегавшая вода образовывала красивую струящуюся излучину. По сравнению с плоским и унылым берегом остальной Калифорнии подобное величие было столь же живительно, сколь высокий утес среди скучного ландшафта. С тех пор как я покинул дом, едва ли не впервые мне довелось остаться совершенно одному и не ощущать присутствия себе подобных. Все окружающее гармонировало с моими чувствами, и я испытывал истинное наслаждение от сознания того, что свойственные мне прежде романтичность и понимание поэтического не были до конца убиты тем тяжелым трудом и мелкими заботами, которыми была заполнена теперь моя жизнь. Так я просидел почти час, полностью отдавшись созерцанию, пока меня не вывели из этого состояния отдаленные голоса моих товарищей, которые собирались у шлюпки, завидев возвращающегося агента.

Мы пригребли обратно на судно и увидели, что баркас уже спущен и почти полностью нагружен товарами. После обеда все снова отправились на берег, буксируя баркас одной из шлюпок. Приблизившись, мы рассмотрели повозку с волами и две человеческие фигуры, стоявшие на бровке обрыва. Капитан полез кружным путем наверх, приказав мне и еще одному матросу следовать за ним. Нам пришлось прыгать и карабкаться на кручи, продираясь сквозь шиповник и заросли колючего грушевого дерева, пока мы не достигли вершины холма. Оттуда местность просматривалась насколько доставал глаз, она была совершенно ровной, и единственным человеческим обиталищем на многие мили вокруг была маленькая белая миссия Сан-Хуан-Капистрано, к которой прилепились несколько индейских хижин. Она стояла в небольшой лощине приблизительно в миле от нас. Подойдя к тому месту, где остановилась повозка, мы увидели груды шкур и сидевших рядом индейцев. Из миссии медленно двигались еще две повозки. Капитан велел нам начинать, то есть сбрасывать шкуры на берег с кручи. Вот так-то придется расправляться с ними — сбрасывать по одной с высоты целых четырехсот футов! Это обещало быть нешуточным делом. Стоя у самой кромки обрыва и заглядывая вниз, моряки,

что вдоль берега ходили,
казались крошечными, словно мыши; и высокий стройный наш корабль,
на якоре стоявший,
уменьшился и стал не более чем шлюпка,
а та вообще была едва приметна глазу.

Мы принялись кидать шкуры вниз, стараясь забрасывать их как можно дальше, но поскольку они были изрядно велики и тверды, да еще сложены пополам, наподобие книжного переплета, ветер подхватывал их, и они кружились в воздухе, то ныряя, то взмывая ввысь, словно воздушные змеи. Было время отлива, и мы могли не опасаться, что шкуры упадут в воду. Едва шкуры достигали земли, люди внизу тут же подхватывали их и, водрузив на голову, несли к шлюпке. Зрелище было действительно захватывающим: огромная высота, летящие вниз шкуры и непрестанное движение людей взад и вперед, а сами люди казались мышатами. Вот вам и вся романтика «шкурного» промысла!