Два года на палубе

После того как мы провели на берегу несколько недель и начали привыкать к своей новой жизни, ее однообразие было нарушено появлением с наветра двух других судов. Как-то мы сидели за обедом в нашей клетушке, когда раздался крик: «Парус!» Впрочем, это вовсе не обязательно обозначало прибытие судна, так как то же самое кричали и при виде бредущей из городка женщины или воловьей упряжки и вообще всего необычного, что только появлялось на дороге. Поэтому мы даже не подумали прерывать нашу трапезу. Но всеобщее волнение и шум на берегу настолько усилились, что пришлось все-таки подойти к дверям. Здесь нашим глазам предстало волнующее зрелище: два парусника, накренившись от сильного норд-веста, огибали мыс. У нас все пришло в движение, высказывались самые разные предположения. Некоторые говорили, что это «Пилигрим» вместе с ожидавшимся из Бостона судном. Вскоре, однако, не осталось никаких сомнений — бриг не был «Пилигримом», а судно со снятыми брам-стеньгами и грязными бортами никак не походило на щегольского бостонца. Когда они подошли ближе, мы рассмотрели высоко поднятый ют, возвышенный полубак и другие признаки итальянского судна «Роса». Бриг же оказался той самой «Каталиной», которую мы видели в Санта-Барбаре сразу после ее прихода из Вальпараисо. Новоприбывшие стали на якорь и начали разгружать шкуры и сало. «Роса» наняла сарай, принадлежавший «Лагоде», а «Каталине» досталось пустовавшее строение, расположенное рядом с нашим складом, так что теперь все сараи оказались заняты, и в течение нескольких дней на берегу царило необычайное оживление. В команде «Каталины» были канаки, и соотечественники на берегу немедленно завладели ими и увели всех к печи где они о чем-то таинственно переговаривались и непрестанно курили. Двое французов с «Росы» каждый вечер приходили в гости к Николя. От них мы узнали, что «Пилигрим» находится в Сан-Педро и теперь это единственное судно из «дома» в калифорнийских водах. Несколько итальянцев оставались ночевать на берегу в своем сарае, и почти каждый вечер мы наслаждались их пением. Они пели все что угодно — от баркарол до деревенских мотивов, и нередко я узнавал известные оперные арии и романсы. Нередко певцы объединялись в хор, причем каждый вел свою партию, это было очень красиво благодаря превосходным голосам и общему воодушевлению.

Много матросов каждый вечер съезжали на берег, и мы коротали время, переходя от одного склада к другому и прислушиваясь к разговорам на самых разных языках. Но общим для всех оставался, конечно, испанский, потому что каждый хоть немного знал его. В числе сорока или пятидесяти человек у нас были представители почти всех наций, известных под солнцем, — два англичанина, трое янки, два шотландца, два валлийца, один ирландец, трое французов (двое из Нормандии, один из Гаскони), один голландец, один австриец, два-три испанца (из самой Испании), полдюжины испано-американцев и метисов, двое индейцев, негр, мулат, около двадцати итальянцев изо всех уголков Италии, почти вдвое больше сандвичан и даже таитянин и канака с Маркизских островов.