Два года в Испании. 1937—1939

— Хесус-Фернандо Руис, за храбрость мы выбрали тебя сержантом.

Отряд отступил к Бадахосу. Каждый дом стал крепостью. Дорога в Португалию была еще открыта. Пять километров — и человек в тюрьме, но не на войне. Пушки громили старые стены, бомбы проламывали крыши. Но из-под развалин черные руки швыряли консервные коробки, начиненные динамитом.

Пьяные легионеры пошли в последнюю атаку. Они не знали, что сержант Руис научился стрелять из пулемета. Они не знали, что топор в его руках страшнее штыка. Зато Руис знал, что для него все кончено. Он знал теперь, что наверняка не переживет республики. Половину бросившихся на него он скосил пулеметом, на остальных кинулся с топором.

В город въехали танки. Они шли по улицам, разметывая баррикады, руша стены, давя трупы. Руис отступал из дома в дом. Он стрелял из-за каждого камня. Но наконец защищать стало нечего.

Легионеры схватили его. Они повели его по городу, на каждом углу ставили на колени и били. Когда он спотыкался, его кололи штыками. Его вели по трупам. Кровь стекала с тротуаров и лилась по сточным канавам.

Его привели к штабу. Офицер спросил:

— Кто ты?

Руис ответил:

— Испанец и батрак.

— Какой партии?

Руис вздохнул:

— Я был слишком глуп, чтобы вступить в партию. Но товарищи оказали мне высокую честь: выбрали меня сержантом.

— Кричи: «Испания, вперед!»

Руис набрал воздуху в отбитые легкие:

— Да здравствует республика!

Легионеры завопили:

— Сжечь! Переехать грузовиком!

Священник, проходя мимо, остановился:

— Покайся, сын мой, и я обещаю тебе легкую смерть.

Руис усмехнулся:

— Чем страшнее будет моя смерть, тем скорее умрете все вы.

Он поднял кулак. Тогда наконец штык вонзился в его сердце. Тело бросили в кучу трупов. Рука, сжатая в кулак, торчала над холмом мертвецов.

9

Ветер, как вода, облепляет брюками колени, рвет волосы, сбивает с ног, треплет республиканский флаг. Ветер, кажется, снесет сейчас хрупкие деревянные бараки и сметет людей с высокой площадки.

В поле, далеко друг от друга, стоят маленькие старенькие самолеты авиачасти «Красные крылья». Они похожи на игрушечные. Вдали над ними — красноватые голые арагонские горы.

— В последний раз нас бомбили вчера, — рассказывает командир. — Мы беззащитны. У нас одна только посадочная площадка. Вырыть в камне убежища для самолетов невозможно. Наши машины — старые «бреге». Сто шестьдесят — сто восемьдесят километров в час. Немцы и итальянцы делают не меньше четырехсот. Нечего и думать о том, чтобы дать им бой. Над нами они летают на бреющем. Вчера разбили две наши машины. Стоим за загородкой из камней и смотрим, сжимая кулаки. Не так много машин у нас осталось. Их ближайший аэродром в двадцати пяти километрах — десять летных минут…

Летчикам отдан строгий приказ: при встрече с врагом садиться на ближайшее поле и ни в коем случае не вступать в безнадежный бой. Радист беспрерывно принимает сообщения и сводки. «Враг летит на север» — летчики бегут к аппаратам и вылетают на юг. «Враг возвращается на свой аэродром» — летчики, летят ему вслед: они успевают уйти, прежде чем он снова поднимется в воздух. «Враг летит к вам» — боевая тревога, снимают чехлы с пулеметов, а летчики шепчут проклятья: подняться и уйти они не успеют.

Папки с фотографиями: Уэска, Сарагоса, Бельчите, аэродромы, дороги, траншеи… Разведывательная служба целой армии ведется на старых полуразбитых «бреге»…

— Мы мечтали о воздушных боях, о бомбежках, о поддержке нашей пехоты. У нас замечательные люди. Испанцы, французы, англичанин, негр. Опасность, риск, погода — мы не знаем этих слов. Не надо повторять и слова — дисциплина, долг, товарищество. У нас есть кантина — доход летчики решили отдавать госпиталям. Доход с киносеансов — школе соседней деревни, детям на бесплатные завтраки. Был один случай пьянства. Товарищеский суд оказался строже любого трибунала: прогнали человека с аэродрома. Открыли свою починочную мастерскую: летчики, механики, рабочие, солдаты — сами исправляем поломки и повреждения. Хозяйство развели — кур, баранов. Теплые куртки делаем из шерсти наших овец, своими руками. Мы почти ничего не стоим республике. А машины… машины мы сами делать не можем…

— У республики есть новые машины. Может быть, вы их тоже получите.

— Нет, — спокойно отвечает командир, красивый сорокалетний подполковник. — Новые машины нужны под Мадридом. Их слишком мало. Наш фронт тихий. Мы будем летать на этих. Пока они не разобьются. На нашем фронте авиация есть только у фашистов. Мы не оружие армии, мы только ее глаза. Беззащитные глаза. Но лучше быть беззащитным, чем слепым.

10

На обратном пути мы снова подъехали к морю. Перестали дуть холодные арагонские ветры. Становилось все теплее. Опять нарядная и спокойная Барселона и цветные полоски на окнах. Директор гостиницы спрашивает: «Как вам понравилось?» — как будто я ездил в туристическую поездку. Не очень-то радостны впечатления от арагонского фронта. Я хотел рассказать все Антонову-Овсеенко, но он предупредил мой рассказ, спросив:

— Повидали горя?

Неожиданно для самого себя я ответил:

— Не только горя.

— А-а, — протянул Антонов. — Ну, тогда хорошо.