Два года в Испании. 1937—1939

Маленький сырой туннель. Овраг, потом шоссе — его надо перебежать. И снова пустым окопом по холмам, по вырубленным в земле ступеням. Мост над высохшим ручьем. По нему идти нельзя. А на дне ручья стоят санитарные и кухонные грузовики. Снова окоп.

Где-то стреляют, но мы видим только небо. Жжет солнце. Иногда жужжит пчела — настоящая, не пуля. Сбоку вдалеке на минуту показываются крыши: это Тетуан, рабочий квартал. Высоко просвистел снаряд. Над Тетуаном встает облачко. Сколько тетуанцев, сидя в окопах, пугаются за своих близких!

Третья линия. Вдалеке глухо ухают бомбометы. Окоп идет берегом Мансанареса. Река здесь довольно быстрая. Играет патефон, три солдата слушают. На стенке окопа дощечка: «Улица Жуковского». Это не улица имени ученого или поэта, это улица имени погибшего здесь, в Каса де Кампо, польского бойца Интернациональной бригады. Другой окопчик называется «Переулком радости». Здесь останавливаются кашевары.

В реке, под понтонным мостом, купаются солдаты. На том берегу — вторая линия. Солдаты ныряют, фыркают, плещутся водой. Счастливее всех тот, что с блаженной улыбкой качается на спине. Он смотрит в небо, и ему, наверно, кажется, что время остановилось и в мире нет ничего, кроме прохладной воды, глубокой синевы и белого пухлого облака.

Вторая линия идет вдоль каменной ограды. В нескольких местах камни вынуты. Надо нырнуть в дыру, за нею начинается первая линия. Там точно так же кружит глубокий окоп, над которым видно только небо. А в бойницы видна только трава да стволы деревьев, крон уже не видно.

Солдаты стоят у бойниц, стараясь не закрывать их собой. Командир показывает:

— Вот.

Трава и деревья. Трудно понять, что они растут на ничьей земле.

— Вот там.

Ага, там. Но где там? Вот та полоска? Узенькая, желтоватая?

— Это фашистский окоп. Там, где перед ним дерево, пулеметное гнездо. Направо — второе. Пятьдесят — шестьдесят метров. А как раз напротив сидит их лучший снайпер.

— Откуда ты знаешь?

— Мы здесь не первый день. У нас тоже есть снайперы. Но стрелять трудно: надо попасть в бойницу. Начинается стрельба. У одной бойницы ждет наш снайпер. Он стреляет по вспышке. Если не выстрелить сразу, фашист отклонится от бойницы.

Вблизи раздается глухой разрыв.

— Должно быть, наш попал. Когда они обозлятся, начинают бить из минометов.

Еще разрыв, еще два перелета. Потом недолет. Потом мина разрывается в окопе. Люди прижимаются к земле. Лица у них напряженные, в улыбке виден оскал зубов, глаза блестят, как будто страх — веселый.

Переждав минуту, идем в испанскую роту. На земле, на разостланной шинели, дергается молодой лейтенант. Глаза закатились. Не то слова, не то стоны — не разобрать. Крови нет.

— Контузия. Сейчас отойдет.

Контуженный выгибается колесом. Санитары придерживают руки и ноги. Те же полустоны, полушепот. Потом он затихает.

По окопу бежит врач. Ни на кого не глядя, подбегает, щупает пульс, слушает сердце, прикладывает зеркальце к губам контуженного. И так же ни на кого не глядя, дрожащей рукой закрывает лицо лейтенанта шинелью.

Солдаты прикладывают кулаки к пилоткам и шлемам. В небе плывет то же пухлое облако. Минометы замолчали. Солдаты смотрят в землю. Потом несколько человек, щелкая на бегу затворами, бегут к бойницам.

— Стой!

Командир объясняет, что незачем тратить патроны. Солдаты потупляют глаза… Один загадочно бросает:

— Ладно. Обождем.

Санитары уносят убитого. Кашевары приносят еду. Люди устраиваются на приступочках, раскладывают газеты. В командирской землянке сыро, темно. В углу постель: соломенный тюфяк, старое одеяло. Пьем за победу. Офицеры просят рассказать им мадридские новости.

— Это ведь далеко — Мадрид.

Заходит солнце, быстро темнеет. По всему фронту идет беспорядочная перестрелка: в темноте обе стороны нервничают.

Потом ночь с фантастическими тенями, с напряженной тишиной. Издалека доносятся взрывы. Это в Карабанчеле. Может быть, там сегодня взрывают очередной дом. Попробуй усни в ста метрах от врага.

Нет, не как кошки — как ящерицы выползают трое из окопа. Шелестит сухая трава, хрустнул сучок под ногой. В окопе тишина. Пулеметчик вцепился в ручки пулемета. У всех бойниц стоят солдаты, вглядываются в темноту, но ничего не видят. Проходит пять, десять, двадцать минут — целая вечность. Недвижно небо, недвижны звезды. Одна скатилась. Легкий ветерок прошелестел и стих. И потом сразу, с невероятной частотой, взрывы ручных гранат, далекие крики, беспорядочная стрельба. Вражеский окоп весь опоясывается огнем. Пули свистят над головой, вонзаются в землю. Опять уханье минометов. Но солдаты не могут отвечать, чтобы не попасть в своих, в тех троих.

Прибегают офицеры, командир. Они вне себя: вот так ночью может начаться неожиданная атака.

— Кто позволил?

— За смерть лейтенанта, товарищ командир…

Вражеские пулеметы бьют с флангов, но тот, что днем стрелял в лоб, молчит. Значит, его подбили.