Два года в Испании. 1937—1939

Мальчики устроились на ферме под Мадридом. Они получали по две песеты в день. Дома такому заработку позавидовали бы взрослые. И мальчики трудились от зари до зари, а по вечерам без сил валились на солому. Бенито послал пять песет матери. Он был очень горд. Ведь отец не присылал даже писем. Бенито начал смелее поднимать глаза на мир и уже мечтал о том, чтобы увидеть Мадрид.

Мадрид не обманул его ожиданий. Все в столице было огромно и великолепно. По улицам шли люди с винтовками, мчались автомобили с флажками, тянулись пушки. А сам Бенито вприпрыжку бежал за ротой саперов. Был июль 1936-го, дни побед и вдохновенья.

Галисию захватили фашисты. Бенито был отрезан от семьи. Аргентина стала теперь, пожалуй, ближе, чем Нохейро.

Когда мимо фермы зашагали на фронт солдаты, Бенито и Пепито начали проситься к ним. Но Бенито был слишком мал. Только саперы сжалились над ним.

Три месяца он провел с ними. Жалованья ему не платили, ни формы, ни оружия не выдали, боя он ни разу не видел и все-таки был счастлив. Обижало его только то, что саперы его звали «Муссолини» — он ведь был тезкой дуче.

Как-то на отдыхе рядом с саперами оказалась батарея имени Тельмана. Бенито не сводил глаз со старых пушечек. Их чистили солдаты, не говорившие по-испански. Бенито узнал, что таких солдат называют интернационалистами. Он узнал также, кто такой Тельман, чье имя было вышито на алом знамени батареи.

Артиллеристы дарили ему конфеты. Они часто гладили его по голове. Некоторые при этом отворачивались. Один ломаным языком сказал ему:

— У тебя мать осталась с фашистами, а у меня — дети.

— Тоже в Галисии? — сочувственно спросил Бенито.

— Нет, на моей родине.

— Там тоже война?

— Нет, там только тюрьма.

Когда этот артиллерист услыхал, что Бенито зовут «Муссолини», он сказал саперам:

— Вам не стыдно обижать ребенка?

Все у артиллеристов было так необыкновенно, что Бенито запросился к ним. Он так хотел научиться стрелять из пушки! Саперы легко расстались с ним, и батарея приютила его.

Командир сперва показался ему суровым, «настоящим гальего». Он сказал:

— Работать на кухне. Твой начальник — повар. Не угодишь ему, отошлю в тыл.

Бенито робко явился на кухню. У повара-француза были страшные усы и выкаченные свирепые глаза.

— Я буду чистить кастрюли песком, как у нас в деревне, — робко пролепетал Бенито.

— А играть на кастрюлях ты умеешь? — рявкнул повар.

Через час командир прислал вестового: по штатам батарее оркестр не положен, привыкнув к грому орудий, артиллеристы на данном этапе войны предпочитают тишину.

Бенито сшили военную форму, и он носил ее с гордостью. Когда он попадал в Мадрид, прохожие, завидев значок интербригад, с удивлением спрашивали:

— Такой молодой и уже приехал к нам воевать?

Бенито, краснея, отвечал:

— Я испанец, и я интернационалист.

Полгода он не расставался с батареей. Не раз попадал под обстрел, а однажды даже подавал снаряды в бою (обычно его оставляли в тылу). Артиллеристы наперебой заботились о нем, порой грубовато и неумело, но он понимал, что на самом деле эти «гальегос» из чужих стран привязались к нему не меньше, чем к орудиям, которые он с восторгом чистил.

Он подарил мне свою фотографию (среди артиллеристов нашелся фотограф) и каракулями написал на ней свое имя и фамилию.

— Напиши еще что-нибудь.

Он очень удивился, долго думал и потом вывел теми же каракулями: «Но пасаран». Еще подумал и прибавил: «фашисты». И сделал в этом слове ошибку.

Каждый раз, встречая Баллера, я спрашивал про Бенито. Батарея послала его учиться и переводила ему деньги. Но в школе он пробыл недолго и ушел на фронт. Он воевал в испанской части, но, как он писал на батарею, никогда не снимал старого значка.

— Подумайте, воюет, — сокрушался Баллер. — Наверно, скрыл свой возраст. А мы его так берегли.

А потом интернационалисты были выведены из Испании, и мне не у кого стало узнавать о его судьбе.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Летом 1936 года иностранцы-эмигранты, главным образом немцы, проживавшие в Барселоне, образовали первое интернациональное подразделение. Их было сто тридцать человек. Небольшие отряды назывались тогда не ротами, а центуриями. Они сами выбирали себе названия. Были центурии имени Ленина и Сервантеса, Кропоткина и Чапаева. Одна называлась «центурия Илья Эренбург». Эмигранты выбрали имя Тельмана.

В первом же бою, недалеко от Тардьенте, центурии было поручено удержать самый опасный участок и атаковать самый неприступный. Она выполнила задание, потеряв более половины личного состава.