Два года в Испании. 1937—1939

Но эмигрантов в Испании было мало, а судьба и борьба испанского народа волновали сотни миллионов сердец. Люди прозорливые (впрочем, особой прозорливости тут не требовалось) понимали, что это первая попытка Гитлера и Муссолини навязать свою волю европейской стране. Потом стало очевидно, что это также проверка фашистского оружия, тактики и стратегии, дипломатии — словом, «генеральная репетиция» будущей большой войны. Людей честных возмущали измена испанских генералов, крупной буржуазии, помещиков, попов, предательство «западных демократий» и наглость международного фашизма. Людей, настроенных романтически, бесконечно волновало сопротивление безоружного народа. Кто мог спокойно слушать, что на улицах Мадрида, по словам Пабло Неруды, «кровь детей течет просто, как кровь детей»?

Молодой человек того времени вряд ли имел право называться молодым, да и вряд ли мог считать себя настоящим человеком, если он не рвался в Испанию, чтобы драться с фашизмом, помочь испанскому народу и, может быть, избавить свой собственный народ от судьбы Испании. Отовсюду потянулись в Испанию «добровольцы свободы», «лучшие люди земли», как называли их испанцы. Но добраться было нелегко. Если в Советском Союзе на вокзалах, в поездах, в портах не раз ловили подростков и детей, пытавшихся уехать в Испанию, то в других странах арестовывали и сажали в тюрьму взрослых. Между единственной тогда социалистической страной и Испанией лежала вся Европа. Не было еще самолетов, которые могли бы одолеть это расстояние без посадки. А итальянские и немецкие самолеты спокойно пролетали, первые — над Средиземным морем, вторые — над Францией. Ни одно государство не давало добровольцам свободы паспортов и виз, а сторонники Франко ехали к нему «туристами». Их пропускали через любую границу, для интернационалистов были закрыты даже промежуточные. В фашистские гавани свободно заходили любые суда, а суда, шедшие в республиканские гавани, фашисты топили или захватывали. Вскоре эти суда стали задерживаться кораблями «комитета по невмешательству», но ни разу не были задержаны немецкие или итальянские транспорты с войсками и оружием.

Когда я возвращался из Испании в 1939 году, французская полиция выслала меня из Парижа по подозрению в том, что я закупал и перевозил в Испанию оружие. Видит бог, мои покупки оружия кончились в десятилетнем возрасте, когда я приобретал пистоны, чтобы ударять по ним каблуком. В Испании я, правда, носил револьвер, но он был мне подарен, и я ни разу из него не выстрелил, знакомств среди фабрикантов оружия и торговцев им у меня тоже не было. Но в меру своих возможностей я еще во Франции помогал добровольцам свободы, только полиция об этом не знала, а если бы знала, не могла бы помешать, потому что ничего незаконного я не делал. Было же у меня право показать проезжему человеку Париж, накормить его, помочь при покупках, предоставить ему ночлег в своей комнате, проводить на вокзал. Так, еще в Париже я узнал многих будущих интернационалистов и их историю.

Два молодых поляка проделали путь от Варшавы до испанской границы пешком. Несколько немцев приехало в Париж под вагонами скорых поездов, как ездили наши беспризорники в годы «Ташкента, города хлебного». В трюм маленького греческого парохода пробрался болгарин, скрывался там несколько дней, а когда пароход пришел в Барселону, боясь, что в последнюю минуту его могут задержать, выскочил на палубу и бросился в воду.

Фашисты сознательно преувеличивали их число. На самом деле за всю войну через интернациональные бригады прошло немногим больше сорока тысяч человек. Эти люди представляли почти пятьдесят разных национальностей. Среди них было даже два абиссинца.

Одни из них, постарше, были участниками первой мировой войны, другие прошли военную службу у себя на родине, третьи впервые в жизни брали винтовку в руки. Были среди них шахтеры, писатели, металлисты, учителя, железнодорожники, конторщики, шоферы, маляры, профессиональные революционеры, хронические безработные, студенты, батраки. Да кого только не было! Даже из двух абиссинцев один был портовым грузчиком в Марселе, а второй «расом», владетельным князьком, женатым на англичанке: в Испании он хотел отомстить итальянцам, отнявшим у него родину.

После одного из боев комиссар Двенадцатой интернациональной бригады рассказал, как его подозвал умирающий солдат и прохрипел:

— Слушай, я был исключен из партии. Теперь уже все равно, за что. Но я хочу умереть коммунистом. Скажи мне, что я умер коммунистом.

А сколько русских эмигрантов хотело вернуть себе в Испании право возвратиться на родину!

Каждый батальон принимал имя в честь какого-либо события или человека. Так возникли батальоны имени Парижской коммуны, 7 ноября, Гарибальди, Домбровского, Луизы Мишель, Линкольна, Барбюса, Розы Люксембург. Поляки назвали один из своих батальонов именем испанского генерала Палафокса: когда испанцы сражались с войсками Наполеона I, Палафокс под Сарагосой разгромил французов, а во французскую армию входили и поляки.