Два года в Испании. 1937—1939

Иногда он вдруг ловил себя на том, что подолгу рассматривает свою руку с голубыми жилками. Мучительно припоминая ход своих мыслей, он вспоминал, что думал о кровяных шариках, о которых говорил солдатам. Судьба шарика — покорно кружиться по венам. Там нет места для постороннего тела. Испания дала ему больше, чем другим. Не должен ли и он отдать ей больше, чем другие?

В такие минуты мысли путались, работа не клеилась, он выходил на улицу, но избегал смотреть в глаза прохожим, особенно солдатам.

Многое изменилось с начала мятежа. Город стал тихим, пустоватым. Далекие выстрелы стали привычными. Везде царил какой-то удивительный порядок, казалось, что он заведен уже давно. И была в этом порядке странная торжественность, словно люди ходили по саду большой больницы, где лежат их близкие.

Прежде у дона Рамона не было знакомых коммунистов. Теперь он все чаще встречался с ними. Как и все другие, он привык к тому, что если воинская часть хорошо сражалась, то командир был коммунистом и большинство солдат тоже; если из Мадрида вывезли картины, то это сделали коммунисты; если проводилась, наконец, земельная реформа, и это делали коммунисты. Их деловитость казалась ему, как и всем его друзьям, несвойственной испанскому характеру. Но она приносила немедленные и осязательные результаты. Дон Рамон писал воззвания, коммунисты повторяли: «Дисциплина, обучение, снабжение, дисциплина, обучение, снабжение…» И сражались. Надо полагать, что Мадрид отстояли не воззвания дона Рамона.

Но ведь он делал все, что от него требовалось. Правительство постоянно отмечало его заслуги, дома и за границей его называли совестью Испании, и, наконец, сами коммунисты обращались с ним почтительно и не забывали ставить его имя во главе списка самых выдающихся республиканцев. Что же смущало его, когда он внимательно рассматривал голубые жилки на своей тонкой руке, так и не державшей винтовки?

* * *

— Меня порой спрашивают: почему я здесь, не за границей, не в стороне? Мне говорят: «Только иностранцы удивляются тому, что во время войны испанский писатель не перестает писать, а испанский типограф — печатать. Нас удивляет другое. Предположим, что ваш взгляд на историю верен. Но если вы и открыли в ней нечто новое и даже постоянное, какое отношение это имеет к войне? Стоят ли все ваши открытия одного пулемета, одного добровольца, одного сбитого немецкого или итальянского самолета, одного спасенного ребенка, одного накормленного старика?»

Я отвечаю: «Вряд ли, прежде всего, можно так ставить вопрос. Пулемет, хлеб и книга несоизмеримы. Душа народа живет в груди пулеметчика, но отражается она в книгах. Народу нужны и пулеметчик и писатель. Оба они защищают его».

Но есть другая сторона вопроса, главная. Наша родина знала много войн и много несчастий. Наша история — это взлет и падение. Душу народа формировали не только годы расцвета, но и столетия горя. На протяжении веков народ живет не только победами, но и поражениями. Бывают минуты упадка, которые дают больше, чем годы мирного счастья. Открытие Америки сделало нас конкистадорами, гибель Великой Армады напомнила нам, что мы люди.

Дон Рамон спокойно смотрел в зал. Он подумал: «Так я отвечаю коммунистам, — они полагают, что испытания, горе и несчастье человеку не нужны». Он тотчас спросил себя: «А разве я действительно знаю, что, собственно, думают по этому поводу коммунисты?» Он только чувствовал, что они с ним не согласятся. «Но ведь я не хочу ни войны, ни несчастья, ни упадка», — подумал он.

— Есть воды наземные, есть воды подземные. И те и другие стремятся к океану. Но есть и озера, вода которых не уходит никуда. Мне кажется, что для истории война — это озеро, временная задержка, остановка. Конечно, те, кто живет у озера, думают только о нем: их жизнь зависит от него. Но к океану пробьется неведомый рыбакам среди их сурового труда подземный поток. Скажут ли они потоку: остановись?

Я — человек и не могу спокойно пройти мимо пожара, в котором гибнут мои близкие. Поэтому я с вами, Я — человек и не могу спокойно видеть, как звери терзают мою страну. Поэтому я с вами. Но история — большая дорога: одни живут у нее, другие идут по ней, Испанию не раз останавливали на ее пути. Если сейчас фашизм хочет вернуть прошлое, то разве мы не должны думать о будущем? Застигнутым бурей кажется, что солнце никогда не взойдет. Они не могут понять тех, кто и в бурю думает о покое вчерашнего и завтрашнего дня. На самом деле они сами часто отдают свою жизнь за то именно, чтобы солнце взошло завтра. Как же я могу быть не с ними? Но кто заставит меня стать слепым, хотя бы временно, как они?

В веках нас окружали ложь, мрак, насилие, нищета. Мы отвоевали Испанию у мавров и отдали себя на растерзание инквизиции. Открывая новые земли, мы искали не человека, а золото. Оно погубило нас. Мы любили жизнь и стали воспевать смерть. Мы терпели ложь, а она карала нас. Она карает нас и сегодня.