Два голоса

— Во сне ты скакала без седла и узды на вороном жеребце, которого я гонял по кругу на длинной веревке. Ты была обнаженной, и пот струился по груди и ягодицам. И черные бока коня тоже блестели от пота, отливая в синее.

— А ты хохотал. Рубаха душила тебя, и ты рывком расстегнул ее, оторвав две пуговицы. Ты крикнул: "Интересно, что сказал бы сейчас дедушка Фрейд?" Тебе пришлось напрячь голос, чтобы я расслышала за стуком копыт и свистом ветра.

— А ты ответила — тоже крича и смеясь: "Он бы сказал, что я извращенка, мечтающая о жестком сексе с афроамериканцем!" "А разве он был бы не прав?" "Что ты, милый, дедушка Фрейд прав всегда! Даже когда говорил, что зонтик моей бабушки во сне означает член. Всегда… всегда… всегда…" ***

3.

Я проснулась поздно. Но раньше тебя. Ты спал, сжавшись в комок, подтянув колени к подбородку и спрятав в них ладони. Словно и во сне ожидал нападения.

Была суббота, в галерею тащиться не обязательно (хотя и желательно, учитывая проклятый буклет, но я твердо решила на него забить, заодно с шефом). Сознание, что не нужно никуда от тебя уходить, наполнило меня звенящей радостью. Я не стала тебя будить, нарушать гармонию твоего сна, в котором ты, возможно, продолжал гонять по кругу взмыленного коня, перемывая кости дедушке Фрейду.

Да, кстати, Фрейд. Австрийский чудак нагородил много чуши, но в чем-то бывал и прав. На уровне сознания я абсолютно спокойно принимала то, что физическая сторона любви для нас исключена напрочь. Но вот сны… Не выдают ли они потаенное?

Не желая зацикливаться на этой щекотливой теме, я приняла прохладный душ и уселась перед зеркалом. Последнее время процесс изучения собственной оболочки доставлял скорее неприятные, чем радостные ощущения. Особенно по утрам, до наложения макияжа. Новая морщинка или пара седых волос могли надолго выбить из благодушного настроения. Но сегодня зеркало решило меня порадовать. Глаза блестели и в то же время казались таинственными и глубокими. Они у меня капризные, даже цвет уловить невозможно — меняются от светло-карего до болотно-зеленого, в зависимости от погоды, освещения и душевного состояния. Сейчас они отливали золотистым, словно поймали и присвоили два крохотных солнечных зайчика. Кожа была розовой и помолодевшей, словно я не один час провела в косметическом салоне. Да, любовь явно на пользу моему организму. Растянув губы в улыбке Гуинплена, я полюбовалась на оскаленные зубы. Затем стянула рот в ниточку и нахмурила лоб. Чуть тоньше бы вырезать крылья носа, да почетче провести линию верхней губы — вполне себе произведение мастера.

— Ты надеешься обнаружить там что-то новое и незнакомое?

Ты высился в дверном проеме. Еще не рядом со мной, но и не там, в постели. Синяки за ночь окончательно оформились и налились густым сливовым цветом.

— Подойди! — Когда ты послушно добрел, я обхватила тебя за шею и притянула голову к себе. Мне нравилось смотреть в твои глаза сквозь зеркало. Ты был смешной и непривычный, лицо казалось перекошенным — признак сильной ассиметричности черт. — Правда, мы здорово смотримся?

— Смотримся. Как василек во ржи и пустынная колючка, по чьей-то дурости впихнутые в одну вазу.

— В природе все гармонично, даже пустынные колючки. Ими, между прочим, верблюды питаются, а без них они бы умерли с голоду.

— Я и не говорю, что не гармоничен. Просто здесь не смотрюсь, а в каком-нибудь грязном сквоте вполне впишусь и даже украшу собой пейзаж.

Ты аккуратно отстранился, расцепив на затылке замок моих ладоней. Сразу стало неуютно, и комната показалась огромной, чужой и казенной, словно зал суда. Не хотелось отпускать тебя ни на минуту.

— Ты куда?

— Конечно, кормить собой голодающих верблюдов, — ты попытался широко улыбнуться, но тут же дернулся: от этого мышечного усилия лопнула подживающая корка на губах.

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше, чем выгляжу.

Ты скрылся в ванной. Я заметила, что ты хромаешь, припадая на левую ногу, и мне страстно захотелось, чтобы она болела у меня, а не у тебя. А ты бы меня жалел.

Очень тянуло сделать для тебя что-нибудь хорошее. К примеру, диким зверем зализать твои раны, чтобы они исцелились к вечеру. Или хотя бы приготовить королевский завтрак. Поскольку в лечебных свойствах своей слюны я сомневалась, выбрала последнее.

Стоило мне поставить на огонь чайник и задуматься над извечным вопросом: яичница, омлет или что-нибудь посложнее? — как замурлыкал дверной звонок. Я подалась в прихожую в уверенности, что это соседка — за солью или спичками, или какой-нибудь страховой агент. Но оказалось намного более обязывающая гостья.

— Алька, извини, что не позвонила. Была в двух шагах, в химчистке, решила забежать. Не пугайся: на десять минут, только чайку попить!..

— Ма?..

Вот уж кого я не ожидала сейчас увидеть! Нутром она, что ли, почуяла грандиозную перемену в моей жизни? (С какой стати ей тащиться в химчистку почти на другой край города? — придумала бы что-нибудь более убедительное.)