Два голоса

— Замуж? — Я задумалась. Назвала тебя женихом, поскольку "бой-френд" или "молодой человек" звучало бы глупо. Но обрадует ли тебя штамп в паспорте? И есть ли у тебя вообще этот документ? — Не уверена. Но свою жизнь, до конца, свяжу только с ним.

— Аленька, — голос мамы стал приторным, — а может, ты простудилась и у тебя жар и бред? — Она потянулась ко мне, чтобы пощупать губами лоб, как в детстве, но я отстранилась. — Или это у меня жар, и это я брежу?

Плюнув на палец она поднесла его к собственному лбу, как к утюгу.

— Мама, не ерничай, пожалуйста. Я серьезно.

Мне было очень обидно, что такой близкий и родной человек — любимая мамочка! — не может понять, что со мной случилось главное в жизни. Понять и порадоваться вместе со мной и за меня.

— В тринадцать лет ты приносила домой бродячих щенков. Теперь тебе тридцать два, и ты перешла на бродячих мужчин?

— Он не бродячий.

— Ты меня за дуру держишь? — Мама яростно раздавила окурок в блюдце, даже не поискав глазами пепельницу. — У него вид типичного уголовника. Явно наркоман и вор. А то и насильник.

— А еще киллер и террорист. Мама, хватит, а?..

— Это я хочу тебе сказать, нет, крикнуть: хватит! Хватит сходить с ума, дочь!.. Он похож на пса — из тех, что роются по помойкам и готовы вцепиться зубами в руку того, кто их пожалеет и протянет кусок. Да, ты взрослая женщина, окончила два вуза, живешь самостоятельно, и я не вправе указывать, в кого тебе влюбляться и с кем жить. Но, знаешь ли, я была лучшего мнения о твоем вкусе и о чувстве собственного достоинства! Мы с папой тебя вырастили, воспитали, дали самое лучшее, что только могли. Вспомни! Вспомни!

— Я помню.

Конечно я помнила: почти дворянское воспитание, три сестры, каждую учили двум языкам (мне достался инглиш и итальянский) и музыке. Второе высшее (заочное), лучшие книги, просмотры в доме кино… Мамочку можно понять, ей обидно. А меня?..

— Видимо, плохо помнишь. Привела в дом такого… такое. Этим ты мне просто в душу плюнула. И папе. И сестрам своим родным.

— Может, не надо говорить за папу и за сестер?

— Ты думаешь, они обрадуются и кинутся тебе поздравлять? — мама заколыхалась в саркастическом хохоте, похожем на судороги. Поняв, что выгладит "не комильфо", стихла.

— Да как ты вообще можешь судить? Что ты знаешь? У нас одна душа на двоих, сны снятся одни и те же. Это даже не любовь, а что-то большее, чему и слова нет в человеческом языке. А ты говоришь глупости и пошлости, ведешь себя так, будто знаешь все на свете и являешь собой миру истину в последней инстанции!

Мама воззрилась на меня в ужасе: никогда и никто из семьи не говорил с ней таким тоном. Я бросилась к ней, обняла, уткнув лицом себе в грудь.

— Мама, мамочка! Я тебя не узнаю. Мы всегда так хорошо ладили, с детства, мне всегда казалось, что вы с папой — самые мудрые и самые добрые люди не земле. А как завидовали мне все друзья и подружки! У них ведь с родителями ссоры и споры, а то и пропасть непонимания. А теперь ты говоришь со мной так, словно я старшеклассница, собирающаяся бросить школу из-за незапланированной беременности от соседа по парте. Не ты ли всегда хвалила меня за светлую голову и хвасталась перед подругами моим умением разбираться в людях? Думаешь, я смогла бы так ошибиться?.. Мамочка, мамуля — ну, услышь же меня! Услышь!..

Мне стало жарко и мокро в районе груди, а мамины плечи затряслись.

Второй или третий раз на моей памяти видела ее плачущей… Правда, справилась с собой быстро: отстранилась, высморкалась, протерла лицо салфеткой.

— Как его зовут?

Мой белый утренний халатик украшало разноцветное пятно — смесь туши, тональника и помады. Мелькнула профессиональная мысль, что получилась концептуальная картинка, вполне себе ничего. Под названием "Семейная идиллия"…

— Найт, я ведь говорила.

— Я про настоящее имя. И фамилию. Понятно, что кличка у такого существа будет соответственная.

— Не знаю. Разве это имеет значение?

— Конечно же нет, что ты! Имя того, кто живет в твоей квартире и имеет доступ ко всем вещам и деньгам, это такая мелочь. Нет, когда ты проснешься однажды наедине с голыми стенами, а твоего Найта и след простыл, я посочувствую, разумеется — мать есть мать — и вытру слезы раскаянья и обиды, но все-таки не удержусь от напоминания, что тебя предупреждали…

Она бормотала, но как-то механически, без огня. Лишенное косметики лицо стало некрасивым, на нем застыло недоумевающее и вялое выражение. А ведь она не в курсе ни про СПИД, ни про десять лет на игле. Остро кольнула жалость — до чего довела мамочку строптивая дочь, до потери лица во всех смыслах…

До нее и самой это дошло, и она встряхнулась.

— Я все поняла: ты не заболела, ты просто спятила. Впору звонить в психушку, чтобы прислали санитаров и самую крепкую смирительную рубашку. Но так как я очень люблю всех своих дочерей и не желаю, чтобы хотя бы одну из них превращали уколами и электрошоком в послушный овощ, то воздержусь.

Я невольно рассмеялась: поворот темы показался уморительным.