Два голоса

— Это было спустя две недели, как меня выпустили из психушки, сочтя здоровым членом общества. Я напился. Сильно, до состояния полной отключки. До дома, где снимал квартиру, добрел на автопилоте, а на подходе к подъезду, на детской площадке, вырубился. Было март, но еще морозило. Замерзнуть за ночь до смерти — раз плюнуть. Помню, последним проблеском мысли перед отключкой было что-то вроде надежды: заснуть, закоченеть… окончательно. Очнулся от того, что нечто влажное и горячее елозило по лицу. Со сна почудилось, будто трут мочалкой. Пробуждение было ужасным: в голове молот и наковальня, все тело застыло, как у трупа, а тут еще эта псина… Странно, обычно собаки не любят пьяных, а эта лизала, и еще в глаза заглядывала, да так ласково, словно сочувствуя. Именно это сочувствие меня и взбесило. Какого черта она вывела меня из забыться, вернула к жизни? Кто ее просил, тварь… Разбудила в жизнь, тогда как околеть во сне, в бесчувствии — самый легкий выход. Я поднялся, с третьей попытки, и побрел. Она — за мной. Маленькая, грязно-белая, она отчаянно махала хвостом и повизгивала от радости. Она уже воспринимала меня как друга, как хозяина. Как же: разбудила, спасла от обморожения, и теперь я изолью на нее свою благодарность. Было раннее темное утро, часов пять, в домах горели первые редкие глаза окон. Холод адский. Я прикрикнул на нее, чтобы отвязалась. Голос не слушался, вышло хриплое карканье. Псина замерла на миг и вновь затрусила следом. Тогда я подобрал с земли палку и замахнулся. Она могла убежать или хотя бы зарычать, оскалиться. Но она лишь опять притормозила, вопрошая круглыми черными глазами: "Ты чего?.." И махнула два раза хвостом, чуть неуверенно. Злость закипела во мне с новой силой. Я ударил. Она упала и заскулила. Я ударил еще раз — чтобы не обольщалась на мой счет и подальше уносила ноги. Она пыталась подняться, но не могла, дергалась и скулила, а глаза спрашивали: "Ты что?.." Я не рассчитал силу удара: палка оказалась железной арматурой, спьяну не почувствовал веса. Перебил ей позвоночник…

— Прекрати! — попросила я. — Не надо дальше, пожалуйста. Я не могу это слышать.

Но ты продолжал, уставившись в одну точку:

— Я понимал: ее надо добить, она не выживет. Прекратить мучения. Снова поднял арматуру, но опустить не смог. И не потому, что непосильный труд в моем состоянии — и на ногах-то еле стоял. Не мог и все. Не мог добить животное, которое искалечил… Она продолжала смотреть. Лапы скребли грязный снег. Никогда до этого я не убивал, не мучил живых существ. Даже на занятиях по биологии в институте, где надо было резать лягушек и кошек, отлынивал под разными предлогами. Я отвернулся и побрел к своей парадной. И не сказать, чтобы испытывал страшный ужас или раскаянье. На душе была та же пустота, то же отвращение…

Ты замолчал, стиснув зубы. Я даже услышала, как они затрещали. Потом повернул ко мне больные глаза.

— Отпусти мне грех! Именно этот. Были, наверное, и большие, но ни один так не давит. Были женщины, которых почти насиловал — не так, конечно, как сделали с Няей, но в приступе похоти не разбирал особенно, было ли желание с ее стороны. Были люди, которых подсадил на иглу — просто так, за компанию. Много чего было… страшного, темного. За все заплачу, когда придет время. Но этот грех — отпусти мне, Алька, цветочек аленький…

За нами кто-то глухо тявкнул. Я обернулась. В дверную щель протиснулась грязная лохматая морда в брызгах молока.

"Я готова отпустить тебе все грехи или взять их на себя", — ответила, не открывая рта.

— Как мы его назовем? — А это уже вслух.

— Все не надо. Сам справлюсь. Предлагаю обозвать его Большой Брыластой Мордой, или Бэбэм.

— Это как-то грубо.

— Зато как нельзя подходит.

*** — Ты меня ни к кому не ревновал, никогда. Это даже обижало немножко.

— Глупо ревновать того, с кем одни сны на двоих.

— Глупо, а я все равно тебя ревновала. К прошлому, без меня. Его было так много, а настоящего, со мной, так мало. ***

8.

Мне было хреново. С самого утра. Даже героин не помогал. Сердце то колотилось, как сумасшедшее, то замирало на несколько секунд, словно размышляя, стоит ли продолжать эту тягомотину. Я едва мог передвигаться по квартире. Мир вокруг по растягивался, то сжимался в точку. Забавное ощущение.

Вообще-то резко хуже мне стало давно — дней десять назад. Подозреваю, что подхватил от тебя твой вирус, а для спидоносца это последний звоночек. Но я ни за что не признался бы тебе: разыгрывал бодрость и хорошее настроение изо всех хромых сил.

В тот вечер мы лежали, как всегда, неслиянно-нераздельно и разговаривали об аде и рае.

— А что, если те, кто проживут жизнь достойно, после смерти будут снова и снова переживать самые хорошие свои моменты? А плохие люди — самые мрачные и позорные?..

Твой пульс на виске бьется под моими пальцами размеренно и упорно. Стараюсь удержать его, поймать, как бабочку, готовящуюся вспорхнуть с цветка.

— В моей жизни тогда получится бездна ада и совсем мало рая.

— Я с тобой поделюсь.

Ты кладешь мою ладонь себе на закрытые веки. Я чувствую, как они трепещут под ее тяжестью.