Два голоса

Я отстранился, поднялся на ноги и отошел к окну. Вжался лбом в стекло.

За спиной было тихо.

— Делай, что хочешь — не буду тебе препятствовать. Помогать, правда, тоже. Только знай: чтобы стать такой же, как я, тебе придется убить для этого себя. А значит, и меня заодно — мы теперь так связаны, не разорвать. Такой вот парадокс.

— Прости меня, ладно? — Ты прижалась ко мне и часто моргаешь в спину, и сквозь тонкую рубашку я чувствую, как щекочут кожу мокрые ресницы. — Во мне много глупости, очень. Мне трудно бывает понять, что дважды два вовсе не обязательно четыре, как учили в школе, но в ответе может быть пять, сорок девять или бесконечность.

— В нашем с тобой случае дважды два — бесконечность.

От твоих прикосновений тоска и тяжесть рассасываются. Зато адски начинает ныть рана под повязкой.

— Да. Ты хорошо сказал. Понимаешь, я хочу все принять, все вместить. Стать идеальной, как круг или сфера. Но совершенство — не прерогатива этого мира.

— А в каком мире ты бы хотела жить?

— Там, где в душу можно войти, как в распахнутый настежь дом. Видеть, как видит твой любимый человек. Знать все то, что знает он. Чтобы тело и разум были не постоянной данностью, но временными пристанищами.

— Тогда никто не будет за ними ухаживать. Кому интересно возиться с местом, где пребываешь короткое время?

— У тебя болит шея.

Это не вопрос, а утверждение. Я знаю, ты чувствуешь мою боль так же часто, как я вижу через тебя.

— Болит — значит, живой. Что не может не внушать оптимизма.

— Можно вопрос?

Ты усаживаешь меня на стул и принимаешься осторожно разматывать бинт, чтобы посмотреть, что там творится.

— Для тебя — хоть луну с неба, хоть крокодила из ванной.

— А почему ты сам не перешел на это лекарство на букву "к"? Для тебя же было чем хуже — тем лучше.

— Смешно звучит, но, как выяснилось, я люблю собственное тело. Медленное самоубийство — да, но смотреть, как оно на глазах разлагается… Видимо, еще не дошел до той стадии, когда становится совсем пофигу. У меня слишком сильная психика и организм в целом. Даже ломки начались гораздо позже, чем обычно бывает. Чертово тело сопротивляется убиванию до последнего.

— Ой! — Это ты добралась до раны. — Знаешь, я, пожалуй, завяжу обратно, только поменяю бинт на чистый. Выглядит пугающе. Но лучше, чем было, — ты выдавила улыбку.

*** — Я хотела от тебя ребенка. Сейчас реально родить здорового малыша, даже если оба родителя заражены. Но ты так отчаянно сопротивлялся.

— Еще бы. Очень не хотелось передавать свой испорченный генофонд ни в чем не повинному младенцу.

— Генофонд как раз отличный. Ты сам говорил: и сильная психики, и организм. И мозги неплохие. Если бы было больше времени, думаю, сумела бы уговорить.

— Ты можешь родить сейчас.

— Но уже не от тебя.

— Зато воспитывать будем вместе. (Смеется.)

— Нет уж. Мы же договорились, что ложимся в психушку, а там насильники-санитары и смирительные рубашки, не до детей. К тому же тогда это было важно, а сейчас уже нет. ***

7.

Однажды ты привел в дом собаку. Огромную грязную дворнягу с перебитой передней лапой. Сразу стало тесно и запахло мокрой псиной. Она лежала в прихожей, жмуря гноящиеся глаза, а ты сидел рядом на корточках и гладил лобастую голову, не обращая внимания на угрюмое рычание и грязные следы, остающиеся на ладонях.

Ни о чем не спрашивая, я налила в миску молока, покрошила белого хлеба и поставила перед мордой зверюги. Пес пил, жадно чавкая, молоко с клекотом проваливалось в гортань, бока судорожно дергались.

— Где ты подобрал это чудище?

— Возле подъезда. Он сам привязался.

— Так это "он"?

Я хмыкнула. Не то чтобы не люблю собак, скорее наоборот. Но эта выглядела уж слишком пугающе. И одновременно жалко.

— Мне долг нужно отдать. Сможем его вымыть?

— Если он мне голову во время этого процесса не откусит.

— Нет, он все понимает, поэтому и пошел за мной. Я его не звал.

— Ладно, под твою ответственность.

Я пошла в ванную набирать воду. Ты — следом. Присел на край ванны, сунул под горячую струю кисти рук. Они тут же набухли и стали красными. Глаза у тебя были чужими и отсутствующими.