Два господина из Брюсселя

— Да, — говорил ее датчанин, — совершенно очевидно, что его вдохновлял Господь. Возможно, его ухо напрямую улавливало то, что ему шептал Создатель.

«Что за олух! Мой первый использовал семь нот, чтобы воплотить Иисуса, грешника, любовницу или неверную жену. Вот и вся техника. Трюки музыканта».

— Я, пока не отказался от этой привычки, в юности имевший несчастье кропать скверные стишки, могу отличить гения, уж вы мне поверьте. Дамы и господа, этот человек сочинял очень хорошо.

«Болван! Прекрати говорить о нем, ты выставляешь себя на посмешище. Может быть, сочинял он неплохо, но как он меня трахал!»

И, поперхнувшись, что многие приняли за сдерживаемое рыдание, вызванное воспоминанием о покойном супруге, она вернулась на террасу.

* * *

Расставив ноги и откинувшись на кожаную спинку кресла, она вот уже полчаса сидела перед пюпитром с пылающим лбом, пытаясь противиться очевидному. Однако перед ней были явные доказательства.

Без сомнения, ее второй муж описывал жизнь первого.

Писал биографию… Так вот чем объясняется его непрестанная многолетняя деятельность, вот почему он забивает их жилище газетами, журналами и программками, складывая их стопками; вот зачем он вступил в переписку с теми, кто знал музыканта, даже с этой змеюкой — ее золовкой (что она, кстати, запретила ему делать). Наверное, именно поэтому ему так нравилось беседовать с ней о прошлом. Какое предательство! А она-то верила в сердечное любопытство любовника, жаждущего узнать все о юности своей возлюбленной. Писатель в поисках материала попросту воспользовался ею.

Другой… всегда другой… Мертвый, он занимал гораздо больше места, чем живой.

В досаде она просматривала рукописные листки, исполненная решимости немедленно уничтожить их. «Что за странная склонность тратить свое время на то, чтобы обрисовать мою жизнь в объятиях другого!» Она наугад вытащила из кипы страницу.

«Его брак оказался счастливым. Жена была кроткой и чувствительной и смогла понять и полюбить его. Она восхищалась этим огромным художником и умела приноровиться к его характеру. Это помогло ей легко добиться его доверия, так что он обожал ее, признавался ей во всем, даже в малейших промахах. А она платила ему своей нежностью и постоянной заботой. Она и сейчас признает: как не прощать ему все и не жить ради него, если он столь хорош?»

Несмотря на дурное расположение духа, она улыбнулась. Этот простак пересказывает историю так, как слышал от нее самой. Он наивно поверил в ее ложь. Во время их разговоров, освобожденная от действительности, она живописала свое поведение скорее таким, каково оно должно было бы быть, нежели таким, каково было, и ей доставляло удовольствие присваивать себе лучшую роль. Долгие годы она набрасывала свой образ таким, какой ее нынешний муж хотел бы видеть ее с предыдущим. Для нее важным было прежде всего нравиться живому, оправдать, а значит, воодушевить его любовь. На самом деле она возвращалась в свой первый брак под взглядом своего второго мужа, чтобы доставить удовольствие этому последнему.

Пробегая глазами следующие абзацы, она получила подтверждение тому, что он творил ее поразительный портрет.

— Это хотя бы сгладит коварство моей чудовищной золовки!

Она поймала себя на том, что своим восклицанием согласилась на существование столь странного издательского проекта. По правде сказать, подобная биография ей полезна… Неожиданно — из-за суеты ее нынешнего супруга — о покойном заговорили, стали исполнять его произведения, некоторые музыканты объявляли себя его последователями, хотя в лучшем случае обучали его сыновей! Что за нелепая манера!.. Однако не стоило обольщаться: такое положение продлится не дольше, чем лихорадка. Это уже вчерашняя музыка, а люди слушают сегодняшнюю. И их не изменишь. Несмотря на краткую вспышку интереса, очень скоро все забудется.

И наконец, если каким-то чудом кто-то заинтересуется ее случаем, биография не воспроизводит всего того вздора, который несла о ней семья ее покойного мужа.

У нее за спиной скользнул силуэт.

— Ты роешься в моих бумагах?

Она поднялась и обняла его:

— Дорогой, то, что ты предлагаешь, — великолепно.

— Ты так считаешь? — с сомнением переспросил он.

— Знаешь, он бы тобой гордился.

Он не ответил, лишь с облегчением вздохнул. Его лицо покраснело, глаза затуманились.

«Он бы тобой гордился». Взглянув на него, он отметила, что ее слова повергли его в более сильное переживание, чем в тот день, когда он получил звание кавалера. Или когда они поженились.

* * *

— Да, мама, уверяю тебя…

— Нет, это невозможно, слишком нелепо!

— Клянусь тебе. Он попросил меня ради этого сходить к тетке.

— К тетке? Ты что, с ней еще видишься, с этой мерзавкой?

— Мама, все знают, что она меня обожает…

— Еще бы, она видит в тебе сына своего брата и забывает, что ты еще и мой сын. Она всегда ненавидела меня.

— Мама…

— Ладно! Не в этом дело. Так ты говоришь…

— Да, отчим сказал, что хотел бы быть похоронен вместе с тобой в склепе папиной семьи.

— Какой кошмар!