Два измерения...

Через Куты тянулись подводы и реже — машины с ранеными.

Днем и ночью искали немецкие десанты. Подозревали всех, поскольку немцы выбрасывали десантников в красноармейской форме.

Алеша все вспоминал:

«А тот раненый с перевязанной головой, который искал санчасть, — не десантник, не немец? А говорил: «Бывай, браток!..»

Рядом опять грохотало.

Шел дождь. Дул ветер. Не холодно, но в лесу промозгло.

Лес вздыхал и шумел. Скрипели стволы деревьев, шелестела листва кленов и вязов. Крупные капли падали на голову, на лицо. Под ногами качались папоротник и высокие травы, листья ландыша и лесные колокольчики.

Алеша был часовым у артиллерийских складов. Ящики со снарядами покрыты листами железа.

Караульное помещение далеко — километра полтора.

Стоять два часа.

Скорее бы смена!

Предупредили о возможном десанте. О парашютистах, которые могут быть в красноармейском обмундировании.

— Стой! Кто идет?

Назвали пароль: «Верность». Их пароль.

Горсков отозвался:

— «Сила»!

Это был его пароль, дежурного у артиллерийского склада.

Подошел разводящий с какими-то командирами. Подъехали машины «ЗИС-5».

Распломбировали склад.

Стали грузить ящики со снарядами и патронами.

Горсков не узнал поначалу одного из командиров, хотя тот и сказал:

— Службу несешь хорошо, Горсков! А тут мы с машинами… Нашумели!

Это был начальник клуба Кучкин.

Горсков давно его не видел. Три-четыре дня, а может, и неделю.

— Простите, не узнал, — сказал Алеша.

— Чего там — узнал не узнал! Как ты?

— А вы? — вырвалось у Алеши совсем не по-красноармейски. Он тайно питал к Кучкину самые нежные чувства.

— Воюем, Горсков! Война! Сам знаешь, — сказал Кучкин. — Плохо там, на передовой… Вот за снарядами и патронами приехали…

— А клуб? — Алеша явно произнес глупость.

— Какой клуб, Горсков? Командира полка сегодня похоронили. Насмерть стоим, а ты… Командира полка, понимаешь?..

Погиб командир полка, который был начальником гарнизона.

Вот почему глухой грохот батарей и сполохи — все рядом!

Три «ЗИС-5» погрузили. Склады опять запломбировали.

— Бывай! — сказал Кучкин.

И они уехали.

Ветер глухо завывал в лесу, раскачивая деревья и травы. Дождь усиливался какими-то порывами, и с деревьев слетали крупные капли, а то и лились струи воды.

До смены оставалось полчаса или минут двадцать. Часов у Алеши не было.

Рядом шла война. На их границе, которую он пока не видел, и на всех других. Уже погиб командир их, 141-го, полка. И конечно, не только он.

А они тут в Кутах? Как, что, почему? Почему не там? Он не слышал о всеобщей мобилизации по многим округам, о введении военного положения чуть ли не на трети территории страны, в том числе в Ленинграде и в Москве.

А первая сводка Главного командования Красной Армии сообщала:

«С рассветом 22 июня 1941 года регулярные войска германской армии атаковали наши пограничные части на фронте от Балтийского до Черного морей и в течение первой половины дня сдерживались ими. Со второй половины дня германские войска встретились с передовыми частями войск Красной Армии. После ожесточенных боев противник был отбит с большими потерями. Только на Гродненском и Кристынопольском направлениях противнику удалось достичь незначительных тактических успехов и занять местечки Кальвария, Стоянув и Цехановец, первые два в 15 км и последний в 10 км от границы.

Авиация противника атаковала ряд наших аэродромов и населенных пунктов, но всюду встречала решительный отпор наших истребителей и зенитной артиллерии, наносивших большие потери противнику. Нами сбито 65 самолетов противника».

Через неделю их дивизион выступил на соединение с войсками, которые были у границы. С их товарищами из дивизиона, из полка, которые уже воевали.

Разбирали пушки. Вьючили лошадей.

Костыль и Лира были на высоте. Алеша справился с ними почти запросто.

Походя командир дивизиона бросил:

— Как фамилия?.. Горсков — помню!

И умчался.

Они, дивизион, выступили.

У старослужащих — сапоги кирзовые. У них — ботинки с обмотками.

Алеша поменял ботинки, но они жали. До боли!

Впрочем, какие ботинки, когда война!..

Он сменил три пары ботинок.

Дурацкая нога. Сорок пятый!

— Таких нет, Горсков, понимаешь?..

Он понимал. Нет так нет! Но ботинки у него сейчас чужие — более или менее подходящие, да жаль, что нужно обмотки мотать. А это — время! Кирзовые сапоги проще!

Через Куты шли раненые и беженцы. Уже без машин. Шли пешком. Красноармейцы с повязками и штатские с детьми. На тележках, которых Алеша никогда не видел, везли и вещи, и ребят малых, и древних старух. Шли, отступая, от немцев. Шли на восток…

В Кутах, где все было так пристойно, когда они приехали сюда, — и клуб, и танцы, и наглядная агитация! — вдруг сразу все изменилось.

Безлюдные прежде улочки, сады, огороды, дома возле речки, где они купались и мыли лошадей, ожили.

Появились странные люди, срывавшие флаги.

«Что это значит? — беспокойно думал Алеша. — Мы же освободили их».

Ругался Саша Невзоров.

Матерились другие.

И потом уже, когда их колонна вышла на окраины Кутов, благодушный Проля Кривицкий озадачил:

— Ребята, вы плакат видели? Там, в Кутах?

— Какой?