Два измерения...

Поговаривали, что немцы разбили все наши самолеты па аэродромах.

Так это или не так?

На окраине Кутов появились странные парни. Те же, что встречались и раньше, — в праздничной национальной одежде.

У одних — карабины.

У других — автоматы.

Судя по всему, автоматы не наши: у нас, даже в дивизии, таких автоматов не было.

Стояли, улыбались, пропуская их, трех красноармейцев, о чем-то негромко разговаривая между собой.

Так было и раз, и два, и три, пока они не подошли к последним домам и Саша снова не вспомнил:

— А лопата?

— Я сейчас, — сказал Проля.

Он побежал в какой-то домик, который не походил на русскую избу, небольшой, чисто сделанный, и крыша — шиферная…

Проли долго не было.

Беспокоиться не беспокоились. Ждали.

Проля вернулся с лопатой:

— А сволочи! Лопаты пожалели! К ним явился как человек. И в дом зашел, чтобы попросить по-людски. А они: «Нет, нет и нет!» — твердят. Вышел, сам взял. Ну и гады! Пусть подавятся из-за нее! А когда сказал: «Похоронить надо ваших же, гражданских…» — так посмотрели на меня… Их самих бы перестрелять!..

Они выходили обратно в сторону пшеничного поля. Туда, где лежали активисты.

— Сказать Дудину нечего…

— Что видели, то и скажем…

И вдруг их обстреляли.

Опять оттуда, теперь со спины.

Они не успели дойти до края пшеничного поля, как сзади раздались выстрелы. Автоматные.

Залегли в сухую обочину.

Опять растерялись.

Только Саша бросил:

— Говорил, сволочи!

— Может, немцы? — спросил Проля.

— Какие немцы?!! Посмотри!

Из укрытия они увидели ребят в светлых праздничных рубахах с автоматами. Их было трое. Они довольно профессионально перебегали от бугорка до низинки и стреляли им вслед.

— Вот они! За лопату мстят! Немцев, сволочи, ждут! — сказал Проля.

Потом пояснил:

— Когда я в дом этот за лопатой пришел, там такие были! Думал, ошибся… Сидели, улыбались!..

Они не отстреливались.

Где уж им было с карабинами да чахлым запасом патронов!

До поля, пшеничного поля, оставалось уже метров десять — восемь, не больше, когда случилось что-то непредвиденное и страшное.

Они с Сашей были чуть впереди и вдруг услышали:

— Ребята!

Проля лежал скорчившись, держась одной рукой за живот, другой — за спину. Карабин и лопата валялись рядом.

— Кажется, садануло, — тихо сказал он. И почему-то улыбнулся.

Со стороны Кутов раздалась еще одна автоматная очередь.

Они потащили Пролю в пшеницу.

— Лопатку не забудьте, ребята, карабин, — виновато приговаривал Проля. — Что ж это такое… А-аа? И очки!

— Подожди! Подожди! Молчи! Сейчас! Сейчас! — шептали они от волнения.

Алеша первым заметил у Проли кровь на гимнастерке.

Их руки тоже были в крови, в Пролиной крови.

Что делать?

Соображали плохо. Просто тащили Пролю в глубь пшеничного поля.

А вслед — опять автоматная очередь.

Рядом — трупы активистов, и по ним уже ползают мухи, зеленые, большие, и Проля все это видел.

Он стонал, но улыбался:

— Ничего, ребята, ничего… Сейчас все пройдет. Только попить бы…

Воды у них с собой не было.

Фляжек и то не взяли.

Стянули с него гимнастерку, нижнюю рубаху. Она была вся в крови. Рана впереди и сзади. Вернее, наоборот. Ведь стреляли в спину.

Сделали перевязку. Неумело, как прежде, на занятиях, сдавая нормы ГСО.

Рвали Пролину рубаху, чистые от крови куски, ими пытались перевязать.

Проля стонал и говорил уже только одно:

— Попить, ребята!.. Попить бы!..

Ох, всем бы попить! Так было душно и жарко.

Пшеница — высокая, красивая, с набухшими, тяжелыми колосьями, ни хотя бы легкого дуновения. Воздух словно тяжело замер под ярким страшным солнцем, и только мухи звенели и жужжали над трупами активистов.

Кажется, Проля уже не замечал ничего.

И не просил: «Попить!..»

Лоб его и лицо покрылись холодной испариной.

Дышал тяжело, закрыв глаза.

Без очков он казался каким-то забавным, непривычным. А очки они так и не нашли. Лопату взяли, карабин… Про очки просто забыли, хотя Проля просил. Не до этого было.

Вдруг, не открывая глаз, он засуетился, стал приподниматься.

— Ребята, не вижу вас!..

Это было четко и ясно сказано, и они стали успокаивать его, укладывать, бездумно произнося обнадеживающие слова.

Но он вроде и не слышал их:

— Не вижу, понимаете, не вижу… Я ведь без очков и так… Был ограниченно годен, но это до войны… Понимаете, а сейчас, когда такое началось… Война скоро кончится, но мы… Как же я без очков? Ведь я вас не вижу, ребята. Алеша? Ты? Саша? Ты? Я не вижу вас!.. Понимаете, как это страшно!..

— Я сейчас, Проля! Сейчас! — Саша бросился туда, где Пролю ранило.

Он исчез.

— Проля, милый, славный наш Проля, — шептал Алеша. — Сейчас будут твои очки. Ты их потерял, Сашка Невзоров найдет. Сейчас… Потерпи, сейчас!

Только исчез Саша, как со стороны Кутов снова ударила автоматная очередь.

Проля продолжал что-то говорить, Алеша вздрогнул: опять!..

За Сашу боялся и за себя: остался с Пролей один, а вдруг?..

Вернулся запыхавшийся Саша, и, как ни странно, с очками.

— Нашел?!

Надели Проле очки.

— Спасибо, ребята! Спасибо! — говорил он. — Теперь я ожил. Теперь до победы с вами… Не бойтесь, это не красивые слова, но мы этих немцев…