Два ледокола: другая история Второй мировой

«… Мы — небольшой народ, и мы близки к России. По происхождению мы — русские, потому что мы — восточные славяне и не стыдимся этого. Мы — союзники русских, мы — русские Балкан».

Но лично я боюсь, что прозрение Воислава о звериной сущности основ современного капитализма может оказаться запоздалым…, и он просто повторит судебную судьбу в этом трибунале Слободана Милошевича.

Проще говоря — звериная суть тоталитарной экономической базы Запада предельно проста. Все эти красивые внешние вензеля наследственной монархии в обрамлении парламентаризма, свободы слова, гуманизма прав и плюрализма вероисповеданий суть прикрытие только того, что жестко сковано наручниками красиво упакованного тоталитарного принципа производственной жизни, тиражированного по всему миру в виде банальной формулы:

Трудовой заработок не для расширения возможного свободного времени человека, а возможное свободное время человека подчинено и брошено на обретение трудового заработка с прогрессирующим к его величине массе прибыли, изымаемого от этого человека…

Примите…

Выходит, что весь пафос интеллектуального противостояния титанов мысли состоит именно в том, как воспринимать русский народ для этой вечной для Капитала формулы — как «…народ господ…» в рамках этой формулы или же как «всечеловека» в едином братстве народов Земли, эту формулу опрокидывающую… И опрокидывающую не силой оружия и грязным русским валенком, а именно примером возможного труда, неотягощенного от века русской истории в необходимости это оружие всегда иметь и копить, в бесполезной гонке — соревновании чисто природно-жестких издержек производства на русской земле в сравнении с мягкими условиями всего остального мира.

Посему лично для меня теперь понятен этот истеричный пафос «главного приватизатора» России последних двух десятилетий:

«…Вы знаете, я перечитывал Достоевского в последние три месяца… И я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно, гений, но его представление о русских как об избранном, святом народе, его культ страдания и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывают у меня желание разорвать его на куски…»[81]

Ну… ну…, понимаю Вас, Анатолий Борисович! Ибо место избранного народа в истории давно уже занято. Однако же согласитесь! С Достоевским…, это Вы явно погорячились!

Все же Вам точно не к лицу представлять себя на одном из самых популярных и востребованных сайтов не только в РФ, но и во всем мире (ибо «Википедию» ежемесячно посещают треть всех пользователей мировой Паутины, а именно 340 миллионов человек) в качестве аналогии весьма известного во всем мире другого человека, который любил поминать пистолет при одном упоминании слова «культура»…

Вот ровно так и у Вас, похоже, с гением имени Достоевского…

Господин Чубайс! Вы же лицо современной России! Так сказать, коренной в птице-тройке ее младореформаторов: Гайдар — Чубайс — Греф.

Весь Бильдербергский клуб с надеждой на Вас смотрит…, а Вы «…в куски…» все его столь тщательно выстроенное реноме! Даже чопорная британская The Financial Times 13 ноября 2004 года любовалась на эти Ваши откровения, разместив материал Аркадия Островского на своих страницах.

А вместе с нею и весь британский народ — нация джентльменов…, все это читал… И я не побоюсь этого слова, на Ваше прорвавшееся нутро гуманиста любовался аж весь читающий мир! Ибо The Financial Times — это не сайт о Вас в «Википедии». The Financial Times читают поголовно все, даже не знающие английских буковок индийские дети, надеющиеся стать миллионерами из бомбейских трущоб и отцами олигархов, беря пример с Ваших доблестных идей!

Право… Анатолий Борисович… — нехорошо…

Кому и удавалось на мой взгляд взобраться на вершины критики писателя Достоевского, так это, пожалуй, уму Константина Николаевича Леонтьева — его современнику и коллеге по перу. Причем он сделал эту критику на предельном уровне анализа основных догм и постулатов Христианства.

Увы… Анатолий Борисович… Мировоззрение Вашего ума не относится к разряду подобных. Впрочем, чтобы Вас утешить, могу сказать лишь то, что в истории своей жизни после критики пушкинской речи Достоевского сам Леонтьев пробыл в ранге русского писателя, публициста, литературного критика и врача по профессии недолго — всего шесть лет, после чего в 1887 году добровольно избрал монашеский постриг и удалился в Оптину пустынь…

Это лучшее, что могли бы сделать и Вы, господин Чубайс!

4

Так вот…