Два лета

Я мотаю головой в ответ. И тоже улыбаюсь и ощущаю такую свободу, что наконец отбрасываю «лицо для Хью» вместе с притворным безразличием. Во мне проснулось то же безрассудство, что в «Лучше латте» в пятницу вечером, но только более мощное. Необузданное.

— Сегодня все просто замечательно, — соглашаюсь я. — Невозможно и замечательно.

Звучит невразумительно. И я краснею еще сильнее: краской покрываются шея, руки, ноги. Мне нужно охладиться. Спрятаться. В голову приходит единственно возможный выход. Положив камеру, я скатываюсь с камня и ныряю в воду ногами вперед. Я ухожу под воду вся. Прохлада восхитительна, и мой новый-старый сарафан в горошек куполом надувается вокруг. Волосы беспорядочно разметались по воде, я слегка перебираю ногами.

— Саммер! — Сверху доносится голос Хью. — Что ты делаешь?

Через секунду слышится всплеск, и вот он уже под водой рядом со мной. Его ладонь ложится на мое предплечье, и мы вместе, проталкиваясь сквозь толщу воды, всплываем на поверхность.

— Как ты? — спрашивает Хью. Он, должно быть, снял очки перед тем, как нырнуть. Глаза у него блестят, ресницы мокрые, и лицо в каплях воды. Он все еще держит мою руку, я чувствую на коже тепло его пальцев.

Тут я понимаю, что он волновался за меня.

— Все в порядке, — со смехом заверяю я. Мокрые волосы струятся по спине, сарафан прилип к коже, и я чувствую себя… красивой. И смелой. Не такой, как Руби, а как я сама. — Не надо было спасать меня, — добавляю я.

Хью широко улыбается мне, качаясь на воде.

— Я так и думал, — говорит он. — И нырнул не из-за этого.

Из-за чего же? Я очень хочу спросить об этом, но тут моя храбрость куда-то исчезает. Наши лица очень близко друг к другу, колени то и дело соприкасаются под водой. Мое сердце снова на секунду останавливается, как в первый день занятий по фотографии, когда Хью вошел в класс. Что происходит? Я пытаюсь разобраться, так как / ведь что-то явно происходит сейчас, здесь, в укромном уголке Хадсонвилла, среди сосен, у водопада.

В поезде Рен сказала, что Хью нравится одна девочка. А что, если?.. С этим вопросом в голове я перебираю руками и смотрю на Хью. Нет. Не может такого быть. Саммер, а вдруг правда? Что, если?.. Пока я забавляюсь с этой совершенно невозможной, но такой великолепной мыслью, мое сердце готово просто разорваться. Я поворачиваюсь и начинаю грести к берегу. Очки и блокнот Хью и наши камеры так и лежат в ожидании, будто немые свидетели.

Вылезаю и сажусь на валун, с меня струйками стекает вода. Хью следует моему примеру, мы молчим. Взглянув друг на друга — оба мокрые с ног до головы, и нам еще долго сушиться на солнце, — мы начинаем хохотать. Все смеемся и смеемся, а тот наполненный тайным смыслом момент в воде, похоже, забылся. А может, мне вообще показалось. Хью, смеясь, берет очки.

— Видишь, какой я прозорливый, догадался их снять, — замечает он, осматривая стекла. — Дошло? Прозорливый?

— Тебе бы не писателем быть, — отвечаю я, прыская со смеху и выжимая кончики мокрых волос. — Ты прирожденный юморист.

— Я знаю. У меня редкое чувство юмора. — Хью надевает очки, я смеюсь. Он щурится. — По-моему, мне стоит проверить зрение, — продолжает он. — Ты не носишь ни очков, ни контактных линз?

Я отрицательно качаю головой:

— Стопроцентное зрение. Пока.

Я вспоминаю о восприятии. И перевожу взгляд с камеры на Хью. Это больше не Хью Тайсон, ужасающий объект влюбленности. Восприятие изменилось и закрепилось. Это тот Хью, что смеялся вместе со мной. Хью, что прыгнул за мной в воду. И это всегда будет такой Хью. Теперь все по-другому.

Я вздрагиваю, услышав подъехавшую сзади по Ривер-эллей машину. Из универсала, повизгивая, высыпает группка детей с полотенцами и надувными нарукавниками. Вот бы и мне сейчас полотенце. Дети проносятся мимо нас с Хью и бомбочкой прыгают в воду. Мы молча обмениваемся взглядами: наш покой нарушен. С нас стекает вода, мы все еще мокрые, но все равно встаем, собираем вещи и направляемся к велосипедам.

— Итак, — говорит Хью, приглаживая руками шорты, — теперь ты можешь с гордостью говорить, что купалась в Гудзоне.

Я завязываю свои хлюпающие сандалии.

— Постой-ка… — Не понимая, я смотрю на водоем, где плещутся орущие дети, их папа выглядит устало. — Это Гудзон? Я думала, ручеек какой-нибудь.

— Не-а. — Сияя улыбкой, Хью надевает рюкзак. — Это часть могучей реки. Странно, да?

Опять смотрю на голубую воду. Действительно, странно: здесь река совершенно не похожа на ту серую ленту, что течет вдоль Грин-стрит. Я вспоминаю висящий у мамы в спальне плакат с цитатой Гераклита: «Нельзя войти в одну и ту же реку дважды». Наверное, потому что реки, как и люди, все время меняются.

Мы с Хью садимся на велосипеды и выезжаем на Ривер-эллей. Теперь впереди я, еду быстро, мои влажные волосы развеваются. Сквозь кроны худосочных деревьев проникают солнечные блики. Не знаю, сколько сейчас времени, но мы, кажется, довольно долго пробыли у водоема: в воздухе уже чувствуется едва заметная вечерняя прохлада. Ветерок щекочет мне шею и опять приподнимает подол сарафана. Теперь это меня не сильно беспокоит.