Два мира - две идеологии

"…ликвидировать цитадель старого искусства. проклятое наследие империалистических театров…" (О. Брик, 1919 г.)

"мы предсказали в своих выступлениях свержение всего академического хлама и плюнули на алтарь его святыни… Нужно поступить со старым — больше чем навсегда похоронить его на кладбище" (Малевич, 1919 г.).

"Модернисты" не ограничивались одними лишь призывами "выбросить классику" но и сами содействовали этому процессу. Одним из тогдашних методов борьбы с классикой стало её пародирование. Так, Мейерхольд неоднократно извращал в своих театральных постановках творчество русских писателей, особенно Гоголя. Этот приём стал настолько характерным для его творческого почерка, что получил нарицательное прозвание мейерхольдовщины. Достойным учеником Мейерхольда был Эйзенштейн: в июне 1925 г. он поставил классическую пьесу Островского "На всякого мудреца довольно простоты", превратив сцену в арену, на которой действовали цирковые актёры и клоуны, потешавшие зрителей. Аналогичные явления происходили в то время в музыке, живописи, скульптуре.

Извращая и пародируя классику, "новаторы" следовали не только своему сомнительному вкусу, но и инстинкту самосохранения: на фоне произведений настоящего искусства ценность дыр бул щылов, чёрных квадратов, сумбура вместо музыки была видна особенно отчётливо.

Своё творчество "модернисты" называли "смелым экспериментированием". Однако с точки зрения нормальных людей это были психопатологические извращения.

Расцвету дегенеративного искусства в послереволюционное время содействовало клакерство. Литературная и искусствоведческая критика 1920 — начала 30-х гг. приобрела характер безудержной клановой рекламы. Без конца превозносились "выдающиеся произведения" Мейерхольда, Малевича, Шагала, Кандинского, Шостаковича и т. д. Так, в сборнике "Дмитрий Шостакович" (1934 г.) опера последнего "Леди Макбет Мценского уезда" без ложной скромности называлась "принципиально новым словом в мировой музыке", "величайшим триумфом советской музыки", "оперой, которая делает эпоху" и пр. Клановой рекламой занимались и в литературно-художественных салонах 1920-х гг., где энергично пропагандировались "свои" и шельмовались "чужие".

Наконец, важнейшим фактором широкого распространения в Советской России 1920 — начала 30-х гг. дегенеративного искусства стало самое сочувственное отношение к нему троцкистов во властной верхушке.

Троцкисты ценили дегенеративное искусство по нескольким причинам. Во-первых, оно представляло собой вид подрывной деятельности, разлагавшей мораль общества, и, таким образом, облегчавшей манипулирование сознанием народа, навязывание ему ложных (не отвечающих его собственным интересам) целей и ценностей. Далее, многие "новаторы" были идейными единомышленниками или родичами троцкистов в политических структурах. Наконец, они больше других подходили на роль агитаторов-пропагандистов троцкистской идеологии, готовых воплощать её в художественных формах ― в поэзии, прозе, драме, живописи, кино.

"Новаторы" охотно откликались на этот социальный заказ. Восхваления "гениального Троцкого", его ближайших соратников, комиссаров ЧК-ГПУ и пр. стали общим местом многих романов, поэм, спектаклей 1920-х гг. Мейерхольд уже вторую постановку своего театра, пьесу "Земля дыбом", посвятил Троцкому. М. Светлов (Шейнкман) воспел в своих стихах собирательный образ "председателя ЧК, товарища Орлова"

Пей, товарищ Орлов,
Председатель ЧК,
Пусть нахмурилось небо,
Тревогу тая, —

Эти звезды разбиты Ударом штыка.
Эта ночь беспощадна,
Как подпись твоя.

Свои литературные способности использовал для сочинения протроцкистских политических агиток футурист Маяковский. Так, на смещение Троцкого с поста председателя Реввоенсовета он откликнулся стихами:

Горелкой Бунзена

Не заменить ОСРАМ.
Вместо Троцкого Фрунзе?
Просто срам!

В 1934 году ряд видных советских писателей ― Горький, Л. Авербах, М. Зощенко, Бруно Ясенский, Е. Габрилович, Вс. Иванов, В. Инбер, В. Катаев, Л. Никулин, В. Шкловский, ― в специальном 600-страничном сборнике воспели БеломорЛаг и его организаторов (Горький и Л. Авербах были редакторами этого сборника).

"Мне не приходилось раньше видеть ГПУ в роли воспитателя ― и то, что я увидел, было для меня чрезвычайно радостным" (М. Зощенко).