Два Обещания

Николас помнил, как адреналин ударил в голову еще в патрульной машине по пути на площадь. В тесноте он чувствовал своим плечом плечо напарника, Рассел напрягся, но, как всегда, не подавал вида. Им обоим было жутко. Бастующие слились в сумасшедшее, непредсказуемое сборище, а дым заволок несколько кварталов. Это был тот случай городского беспорядка, когда пришлось задействовать все полицейские участки до единого, собрать всех, от курсантов до высших чинов, и армией выпустить на площадь, чтобы всеобщее безумие поглотило их тоже. Студенты смыкали ряды, колоннами таранили полицейских. Они знали, что по “светлым умам Одары” никто не посмеет открыть огонь, а щиты с дубинками их не пугали. У них было свое оружие: плакаты на деревянных палках, бейсбольные биты, горящие бутылки и прочий мусор, который они обрушивали на своих противников. Полиция выпустила облака едкого газа, прибыла конная гвардия: восемнадцатый отдел, который до того присутствовал только на парадах и праздниках. Тогда впервые Николас увидел их в действии: на огромных, звенящих подковами лошадях всадники галопом носились по площади, выскакивая из пелены тумана, как гигантские древние призраки. Студенты, побросав плакаты, разбегались в стороны. Их ослеплял газ, и они врезались друг в друга, в том числе во встречавших их с распростертыми объятиями полицейских. Мятежники полезли через ряды патрульных машин, оцепивших площадь.

Николас не помнил, когда в последний раз видел нечто подобное, происходящий хаос можно было сравнить разве что с побоищем во время матча, когда болельщики затеяли драку, втянув в потасовку мирных граждан. Паркуясь у площади, вороной депос принял окончательное решение оставить Флайка в машине. Оскалившийся огромный пес с изуродованной мордой, конечно, внушал не меньший ужас, чем какая-то лошадь, но Николас боялся, что Флайк погонится за конными полицейскими. Он лаял на них, бросаясь к окнам, не ведая страха перед размерами этих зверей и их тяжелыми копытами. В эпицентр столкновения вороного депоса сопровождал только Рассел. Николас жалел, что не может также запереть его в машине. Было ли это предчувствие, но скорее он всегда, в каждой заварухе, где от криков толпы закладывало уши, а из-за тумана не разглядишь дальше вытянутой руки, испытывал страх потерять их обоих.

Первые полчаса прошли безупречно. На пару с Расселом они отлавливали студентов и рассаживали по патрульным машинам. Транспорта катастрофически не хватало. Совершать бесконечные рейсы от площади до участка приходилось курсантам или тем, кто был уже не в состоянии бегать. По огромному экрану, расположенному на торце библиотеки, старейшего здания на площади, транслировали обращение мэра. Его заглушал полицейский мегафон, передающий те же слова — приказ всем нарушителям немедленно сдаться, с обещаниями применить меры, рано или поздно подвергнуть правосудию всех до единого. Мятежников такие угрозы нисколько не пугали. Их бунт больше походил на развлечение, и министерство, урезав студенческие стипендии, дало вечеринке право начаться. Забава “таранить полицию” переросла в стремительное бегство. Подростки брыкались, выскальзывая из хваток, бросались врассыпную, не забывая крушить все на своем пути.

Николас потерял из виду напарника, когда погнался за девчонкой. Она выглядела лет на шестнадцать. “Если хочешь меня, то улыбнись” − гласила надпись на ее флуоресцентной, светящейся в ночи майке. До того, как вороной депос оказался в ее поле зрения, она орудовала отверткой: выцарапывала матерные слова на двери патрульной машины. Девчонка бросилась бежать, показав Николасу нецензурный жест.

— Заходи к ней справа! — крикнул Николас Расселу и не увидел того за спиной. Там клубился только туман, состоящий из гари и слезоточивого газа. Кое-где, сполохами, мелькали пожары горящих машин. Крики почти смолкли, схлестнувшаяся толпа, как волна, отступила в другой край площади, оставив Николаса и его потерю в опустевшем постапокалиптическом мире. Под ногами хрустели осколки стекла. Николас перешагивал через валяющиеся биты и палки от плакатов, шкурки петард и пустых фейерверков, он дышал через манжету рубашки, прокладывая путь к зданию окружного суда.