Два Обещания

Беспорядки на площади отразились на городском движении. Им пришлось простоять сорок минут в пробке до ближайшего госпиталя и полтора часа в очереди, дожидаясь приема. В конце концов, напарника отпустили с повязкой на голове и рентгеновскими снимками, указывающими на отсутствие серьезных повреждений − свидетельством того, что он легко отделался, хотя внешний вид солового депоса и говорил об обратном: его правую щеку раздуло, левый глаз полностью заплыл. Да и сам Рассел вел себя не лучше побитой собаки. Сгорбившись на переднем сиденье патрульной машины, он молчал, не отрывая взгляда от окна. Николасу показалось, что напарник тихонько скулит от боли. Но он ошибался, эти звуки издавал Флайк. Пес устал метаться по конуре багажника. На улице парализовало движение, машины, пойманные в нескончаемую пробку, не двигались с места. Съезды в пригороды перекрыли в связи с забастовкой, чтобы уменьшить шансы виновников безнаказанно скрыться. Спустившийся на город вечер не прогнал духоту, а кондиционер в патрульной машине работал только на высоких оборотах. Даже с открытыми окнами салон не покидал запах пота и въевшийся смрад задержанных пьяниц. От такого сочетания делалось дурно. Как Николас ни пытался объехать пробку, километровые змейки из машин охватили все дороги и съезды.

“Если ситуация не изменится, то к коттеджу Рассела мы доберемся только к утру”, — подумал Николас. Усталость охватила его тело, неумолимо и внезапно на него свалилась тяжесть пережитого дня. Вороной депос сам не заметил, как свернул на перекрестке к дороге, которая вела прямиком к Вишневой улице и его дому. Рассел не сразу догадался об изменении маршрута.

— Переночуешь у меня, — сказал Николас, заметив, как тот удивленно поднял уши. — В объезд, через пробки мы будем добираться полночи. Флайк весь извелся.

“На самом деле, извелся я”, — подумал Николас. Изменил бы он свое решение, если бы знал, что из этого выйдет? Смог бы избавиться от Рассела, высадить его у ближайшего мотеля? Может, дальнейшие события только добавили каплю в океан, и Рассел, жалкий, избитый, безмолвно смотрящий в окно, уже тогда его ненавидел.

По пути домой мысли Николаса часто возвращались к Лейн. После событий на площади вороной депос нуждался в ней как никогда раньше. Так повелось с их первой совместной поездки на Наоборот-озеро — в обществе Лейн все невзгоды оставались за спиной, она словно создавала новый мир, где даже такие, как он, привыкшие бороться с тьмой, могли чувствовать себя в безопасности. За это Николас ее и полюбил.

— У Лейн закончилась смена, она должна уже вернуться домой, — Николас сам не заметил, как, паркуясь у крыльца, произнес это вслух, и вспомнил о присутствии Рассела (черт побери, как же часто он забывал о нем в тот вечер!). — Я вас познакомлю. Кстати, тебе повезло, приятель, я не говорил — она работает врачом?

— Я знаю, — сказал Рассел сквозь зубы. Это были единственные слова, произнесенные им за всю дорогу.

Увидев патрульную машину из окна кухни, Лейн вышла на крыльцо. От одного взгляда на нее у Николаса потеплело внутри, сегодня к восхищению примешивалась и гордость. Он до сих пор не верил, что такая, как она, выбрала жизнь вместе с ним. Во что бы Лейн ни предпочла верить, в ее жилах текла аристократическая кровь. Породистых депосов легко распознать в толпе, точно бриллианты в осколках стекла: тонкие черты лица, уши с заостренными кончиками, тянущиеся друг к другу, большие выразительные глаза и шея, повторяющая изгиб лебедя.

“Нас не из-за этого называют лебедями. Внешность тут ни при чем”, — сказала Лейн однажды. Николас помнил: в доме стояла такая тишина, что было слышно, как крутит лопасти вентилятор в гостиной. По экрану телевизора давно шли титры, а он и Лейн купались в лучах заходящего солнца, на диване, в объятиях друг друга. Николас не помнил, что именно толкнуло его девушку на откровения, но он ценил их, как редчайший миг, до этого Лейн никогда не говорила ему о своем прошлом.

“Таким, как мы, приходится хранить верность одному всю жизнь”.

Он не ожидал от нее признаний. И прежде чем Николас успел что-либо ответить, Лейн отвернулась от него, голосом, принадлежащим словно незнакомке, холодным и безразличным, сказала: