Два образа веры. Сборник работ

учителей твоих" (Ис. 30:20). Человек всегда ждет, что прощающий Бог научит

Израиль "доброму пути" (ср. 1 Цар. 8:36); а псалмопевец как о чем-то

самоочевидном просит (25:4; 27:11): "Научи меня пути Твоему". Божественная

Тора понимается как наставление Бога в понимании Его пути и, таким образом,

не считается замкнутым объективированным началом вне божественного пути и

наставления. Тора обнимает собою законы, и законы эти — самая что ни на есть

концентрированная объективация ее; однако сама Тора по сути своей вовсе не

закон. Она всегда неотступно следует повелевающему Слову, всегда несет на

себе отпечаток речи Бога, всегда при этом звучит указующий Глас или хотя бы

слышен его отзвук. При переводе словом "закон" характер Торы лишается этой

внутренней динамичности и жизненной силы. Если бы не эта объективирующая (в

греческом духе) подмена значения слова "Тора", то дуализм закона и веры,

жизни по делам и жизни по милости, который ввел Павел, лишился бы своей

наиважнейшей понятийной предпосылки.

Разумеется, не следует упускать из виду того обстоятельства, что в

Израиле с самого начала, уже с момента появления скрижалей Союза, а потом с

возникновением "Свидетельства Союза" (обычно переводится как "Книга Союза"),

и уж подавно с того времени, как у евреев появилось "Священное Писание", -

все больше усиливается тенденция к объективации Торы, обретающая все более

прочную основу. К каким результатам привела эта объективирующая тенденция,

мы исчерпывающим образом узнаем из серьезнейшего обвинения, выдвинутого

Иеремией (8:8 сл), для которого обычные в его время речи: "мы мудры, и Тора

30 Даже в той редакции, которая содержала слова "во всем" и которой,

помимо Септуагинты, следовал самаритянский текст, эти слова не имели

эмфатического значения, как явствует из словоупотребления в книге

Второзакония. — Разумеется, в других местах (Втор 28:58 и сл.; ср. 28:15 и

сл.) неисполнение "всех слов этой Торы" обусловливает самые суровые

наказания, однако Писание осмотрительно прибавляет, что же подразумевается

всеобщностью этого требования: "Чтобы бояться этого великого и страшного

Имени…"

* Текст Библии, канонизированный в еврейской общине.

* Оба имени — Тора и Море — образованн от одного корня YRH, имеющего

значение "учить".

YHWH с нами" — звучали как пренебрежение божественным Словом. Вполне же

процесс застывания в неподвижности, процесс оплотнения еврейского понятия

Торы в ритуальных предписаниях закона завершился в эпоху становления

христианства. Этот процесс сблизил Тору с понятием закона и даже сделал

возможным их слияние. Узкое, но исполненное чувства представление о

даровании Торы именно Израилю, представление о том, что Израиль владеет ею,

активно стремилось вытеснить Тору из сферы жизненного соприкосновения с

вечно живым откровением и наставлением, соприкосновения, берущего исток в

глубинах изначальной веры. Но действительность веры, бессмертная сила

внимания Слову были достаточно крепки для того, чтобы предотвращать

оцепенение и постоянно расплавлять его кору, высвобождая живое понимание

Торы. Такая внутренняя диалектика обладания и бытия и есть подлинная

движущая сила духовной истории Израиля.

Для действительности веры библейского и послебиблейского еврейства, как

и для Иисуса Нагорной проповеди, исполнение Торы означает распространение

внимания к Слову на все сферы человеческого существования. Но тем самым как

библейский, так и послебиблейский человек вступал в борьбу с усыханием и

одеревенением живой веры, порождаемыми не чем иным, как исполнением буквы

предписания, превращавшим Тору в "закон", когда человеку только и остается,

что следовать ему, вместо того чтобы всеми силами души постигать истину

Торы, а познав ее, исходя из этого знания, — осуществлять. Постоянная же

опасность этой формы веры, стремящейся к исполнению божественной воли,

данной в откровении, заключается в том, что заповеданное отношение, позиция

веры, может продолжать существовать и даже возникать без отдачи себя воле

Бога, которая одна только способна придать заповеданному отношению веры его

смысл и вместе с тем его право. Начатки этого процесса восходят еще к ранней

эпохе синайской религии. Борьба против такого обособления внешней

религиозности заполняет всю израильско-иудейскую историю веры.

Эта борьба, начавшаяся с обвинений, которые выдвигали пророки против

богослужения с принесением жертв, лишенного своего главнейшего религиозного

смысла — стремления к самоотдаче, во времена повышенной опасности

приобретает новый импульс в религиозной ревности фарисеев, направленной

против разного рода "размалеванных" — тех, кто имитируют внутреннюю духовную

жизнь; эта борьба получает новую силу в сражениях фарисеев за "направление

сердца" и продолжается на протяжении всей истории, пока на пороге нашей

эпохи не приобретет особый современный облик в хасидизме, для которого

всякий поступок может обрести свою законную силу только благодаря особому

молитвенному, благоговейному настрою всецелого человека, обращающегося

непосредственно к Богу. Внутри этой великой борьбы за веру находит свое

место и смысл учения