Два писателя, или Ключи от чердака

— Тебя вижу с Леней. Ну, стол, тарелки… Что еще я должен здесь видеть?! — он не любит быть отгадчиком чужих загадок.

Вынимаю второе фото: мы за тем же столом, рядом хозяйка — серьезная рыжая женщина. Говорят, преподавала ему немецкий.

— А–а–а, женушка моя первая. Ну–ка, ну–ка, дай посмотрю… Представь, она газеты читала, как Ленин. Очки нацепит и на полях пометки делает. Скоро докторскую защитит.

— Я думала, ты узнаешь тарелки.

— Я с этих тарелок не ел. А грязные тарелки она вилками перекладывала, чтоб дно не запачкать, — он смеется. — Что морщишься? Тоже так делаешь?

— Делаю, когда нет горячей воды. На даче. А что ж ты сплетничаешь, как баба?

— А я, Ирина, может, и есть баба. Мы ж не знаем, кто мы есть, пока не умрем.

В перерыве он громко ругал спектакль, все от него отвернулись, я подошла:

— Ну, что? Горе от ума?

Он вдруг успокоился, посмотрел усталыми глазами:

— Я выпил пятьсот граммов водки. Скажи, что здесь может нравиться? Почему это называется театром? По–моему, это цирк.

Я принялась объяснять, что я‑то больше люблю цирк, чем не случившийся театр: шест у папы на лбу, мальчик лезет, а располневшая мама в боа и бикини не сводит с мальчика глаз…

Вот и все. За окошком туман и тьма. Лучше и не гадать, во сколько вернемся. До часу ночи наш автобус развозил по домам местных артистов, теперь мы едем среди спящего леса. В салоне горит желтый свет, неяркий, какой–то старомодный. Неутомимый Розенблюм горланит песни, ему вторят Нетребко и тот, весь в черном, из Питера. Бог мой, уже два часа ночи! Автобус мерно покачивает, я прикрываю глаза и итожу свидание. Один комплимент, ставший уже привычным: «Этот свитер к твоим глазам идет». Один насмешливый возглас, когда я выбежала на сцену с розой: «Браво, Иринушка, браво, бис!» А подлость с карнизом считать за знак внимания?.. С меня вмиг слетает усталость. Проверить бы, сердится ли Лариса. Я поворачиваюсь к ней, встав коленями на сиденье, и извещаю, что ее предсказания сбываются, я что–то впечатала в свой компьютер, занялась творчеством. Лариса отвечает мирно и мерно. Я стесняюсь писательницу Леру и жду, что она подключится, мои речи предназначены для нее. Лера подключается, говорит остроумно и точно, мы начинаем с ее рассказов и будущей книжки, быстро скатываемся на анекдоты про Эльвиру, я увлекаюсь, шляпа съезжает мне на глаза — и я въезжаю в ночной город на коленях, спиной вперед, радуясь новому сближению.

36

Автобус кружит и кружит по улицам, пока шофер не сообщает с безразличьем крупье:

— Я ведь город не знаю, я — каменский.

Чувство ответственности тут же переполняет всех мужчин и старших женщин. Никто не ищет кратчайший путь. Все соревнуются в благородстве и составляют списки льготников, все сходятся на том, что детей — детей Розенблюма! — в первую очередь. Детям четырнадцать и пятнадцать, они мирно спят, их отец помалкивает, но мы, выбрав маршрут справедливости, делаем первую петлю. Это похоже на карманную игру «закати шарик». Путь наш подобен траектории шарика: мы периодически приближаемся к центру и неизменно откатываемся на окраины. Заправляет всем Джемма Васильевна, она хочет остаться на посту, пока стулья не вернутся в Дом актера. Мой дом, увы, рядом с Домом стульев — я завидую тем, чья луза по дороге. Выходят Чмутов с Ларисой и Лерой. Выходят Майоровы, обещая позвонить Лене… В полчетвертого лжестудиец басит, что ему в пять утра ехать в Питер.

— Потерпите, еще женщин не развезли, — стыдят его, — Джемме Васильевне вообще на Уралмаш.

— Что–то я не припоминаю такого рейсика… Вы уверены, что самолет в ровно пять?

Я смотрю на часы: полчетвертого! Пугаюсь, что у деятелей культуры что–то не в порядке с хронометражем. Как у моей Зойки. Начинаю привычно нервничать:

— Регистрация уже идет! Выходите, ловите машину. Ловите машину, здесь дешевле, чем в Питере. Вы опоздаете на самолет!

— Да мне на поезд! — не выдерживает он моей заботы. — Я здесь рядом живу. Просто обидно уезжать…

Ага, не такой уж он и питерский. Может, женщина его ждет?.. Интересный мужик.

— Возьмите вещи — мы же поедем мимо вокзала.

Он раскалывается.

— Пять часов — это по–московски!! По–местному в семь. Прошу, довезите до дома, здесь близко!!

Наш автобус, как дилижанс из мопассановской «Пышки», заполняет тягостная атмосфера презрения. Мы подвозим питерца молча, сдержано отвечаем на его «мерси», облегченно вздыхаем и вновь возвращаемся в центр. Я решаюсь:

— Теперь высадите меня.

— Ирина, — волнуется Нетребко, — я отвезу тебя вместе со стульями.

— Не надо со стульями, у нас охраняемый двор. Здесь всего квартал, я сейчас выйду.

— Я себя никогда не прощу… Заворачивай, Вася!

Во дворе светится щит «Охранное предприятие ЕГЕРЬ». Хозяин «ЕГЕРЯ» живет в нашем доме, он и воздвиг эту будку с вывеской. Замок в калитке выломан, охранник спит, окошко светится, в окошке — чайник. В подъезде темно, безопасно и грязно, здесь живут пенсионеры и алкоголики. Приходится перешагивать через лужи. Режиссер провожает меня до квартиры. У дверей я благодарю за спектакль, он оживляется: