Два рассказа

Спенсер засопел — выразительно засопел — и уже по лесенке снова спустился в воду. Он хотел десять раз проплыть туда-обратно. Спенсер не участвовал в заплывах через Ла-Манш, и десять бассейнов составляли для него приличную дистанцию. Сегодня ему представился редкий случай улучшить собственный рекорд: обычно в бассейне было не протолкнуться — какое уж там плыть! Спенсер рассчитывал выполнить поставленное перед собой задание. Он плыл уже пятую дорожку, когда ему помешали. Ровно на середине пути укоризненный голос произнес: «Ой, Перси, ты устанешь!» — и чья-то рука погрузила его голову в глубину.

Как выразился бы лорд Маколей[4], каждый школьник знает, каково это, когда тебя кунают под воду. Ощущение всегда неприятное, иногда в большей степени, иногда в меньшей. Данный случай принадлежал к первой категории. В Спенсере оставалось места аккурат на полпинты воды — столько он и выглохтал. Вынырнув, он доплыл до бортика и вылез. Это была последняя капля. Такие оскорбления смывает только кровь.

Спенсер подождал на улице, а когда Фипс и Томас вышли, с решительным видом подошел и пнул Томаса.

Томас удивился, но не встревожился. Глаза его немного округлились, щёки стали еще розовее. Сейчас он походил на рассерженного мальчика из церковного хора.

— Эй! Спенсер! Ты чего? — удивился Фипс.

Спенсер молчал.

— Куда пойдем? — спросил Томас.

— Да бросьте вы! — вмешался Фипс-миротворец.

Спенсер и Томас настороженно смотрели друг на друга.

— Ребята, вы же не будете драться? — взмолился Фипс. Мысль эта почему-то очень его расстраивала.

— Не будем, если он позволит еще разок ему наподдать, — вкрадчиво проговорил Спенсер.

— Нет уж, спасибо, как-нибудь другой раз, — ответил Томас без всякой злости.

— Тогда ладно! — торопливо начал Фипс. — Я знаю одно здоровское местечко сразу за Лелби-роуд. Отсюда пять минут, и туда никто не заглядывает. Вы же не хотите, чтобы вам помешали? Поле, вокруг живая изгородь. Никто не увидит. И вот что: у меня есть часы, я буду засекать время. Раунд — две минуты, полминуты — перерыв, я — рефери. Если кто жухает, останавливаю поединок. Ясно? Пошли!

Подробности дальнейшего нам практически неизвестны. Фипс захлёбывается от восторга, но его изложение довольно туманно. Он восторженно сообщает, что во втором раунде Спенсер «вмазал» Томасу, а в четвертом Томас — «засветил» Спенсеру, но в остальном из его рассказа можно понять только, что оба «молодчаги». Насколько может заключить слушатель, после седьмого раунда Фипс в роли рефери объявил ничью, а затем в роли секунданта обеих сторон тайными путями под руки сопроводил их назад в школу.

Далее хронист желал бы привлечь внимание читателя к двум письмам.

Первое — от миссис Ширн — гласило:

Мой дорогой Спенсер!

Пишу Вам непосредственно, а не через Вашу тетушку, поскольку хочу поблагодарить Вас за доброту к моему сыну. Я знаю, как трудно новичку в школе, если о нем никто не заботится. Сегодня утром я получила письмо от Тома, он отзывается о Вас с большой теплотой, пишет, что Вы «отличный малый» и «единственный, кто согласился выйти с ним потолковать». Я так рада, что Вы гуляете и беседуете! Очень надеюсь пригласить Вас к нам на каникулы. («Если поймаете!» — подумал Спенсер.)

Искренне Ваша, Изабель Ширн.

P. S. Прилагаю еще кое-что с надеждой, что Вы купите себе что-нибудь приятное.

«Кое-что» было переводом еще пяти шиллингов. Как кто-то мудро заметил, женщины всегда пишут в постскриптумах самое важное.

— Ну нахал! — разбитыми губами прошептал Спенсер. — «Отличный малый»! Врет и не краснеет!

После чего он взялся за ответ, который по сочетанию достоинства и ясности может служить примером начинающим литераторам.

Эклтон, Колледж-граундс, 5

Мистер К. Ф. Спенсер приветствует миссис Ширн и возвращает почтовый перевод, поскольку не считает возможным его принять. Он прочел Ваше письмо от 13-го числа сего месяца, где Вы именуете его «отличным малым», но не понимает, чем обусловлены такие слова. Все мое общение с сыном миссис Ширн сводится к следующему: мы провели бой в семь раундов. У. Дж. Фипс реферировал. Закончилось ничьей. У меня фонарь под глазом и разбиты губы, но и я ему врезал как следует, особенно подвздошки. Я узнал этот удар из «Родни Стоуна» — из того места, где Боб Уиттекер укладывает итальянского лодочника[5]. С надеждой на понимание

остаюсь, искренне Ваш

К. Ф. Спенсер.

Одно вложение.

Он отправил письмо сразу, после того как закончил делать уроки, и вернулся с почты, исполненный духовной гордости.

На следующее утро, зайдя на перемене в кондитерскую, он застал там Томаса, который покупал булку.

— Привет! — сказал Томас.

После честной и жаркой драки он всегда проникался к противнику братской любовью и самым искренним уважением.

— Привет! — ответил Спенсер после короткого молчания.

— Ну, в общем, — сказал Томас.

— Чего?

— Ну, в общем, мы ведь не пожали друг другу руки?

— Вроде нет.

Они обменялись рукопожатием. Спенсеру подумалось, что Томас не такой уж плохой малый.

— Ну, в общем, — продолжал Томас.

— Чего?

— Извини за бассейн. Не знал, что ты не любишь, когда тебя кунают.