Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви

— Ну, хорошо вам провести время, — сказала мама и перекрестила нас.

Ничего себе! Обычно всем моим ухажерам доставалась порция уничижительного ерничества и обидная кличка. «Ну что там твой сопливый усач, куда пропал?» — спрашивала мама, например, про мальчика, который посмел шмыгнуть носом в ее присутствии. Ну, Вова! Ну молодец! Нашел подход к маме.

Мы поехали на метро. Вова оплатил наш проезд и был очень заботлив. Спрашивал, хочу ли я есть, пить и не дует ли мне из окна. Я понимала, что это другой уровень. Не «Оля-выйдет-скиньте-мячик», а настоящее свидание.

Мы приехали на выставку, на настоящую, взрослую. До того момента на выставках и музеях я бывала только с классом, и это было ужасно скучно, ибо в искусстве я ничего не понимала, а шалить было нельзя. А тут выставка — и мы вдвоем, без учителя.

У Вовы было два билета. Мы вошли в красивые залы. На стенах развешаны картины. На всех картинах — лошади. Они бежали, стояли, ели или смотрели с картины укоризненно одним глазом.

Мы молча ходили от картины к картине. У каждой стояли секунд по 30. Мне было ужасно скучно, ибо в искусстве я по-прежнему ничего не понимала, а шалить было по-прежнему нельзя.

— Тебе нравится? — спросил Вова.

— Очень, — убедительно соврала я.

— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказал Вова.

— Давай.

— Знаешь, кто автор этих картин?

— Нет.

— Мой отец.

— Правда? — Я посмотрела на Вову с благоговением и перевела взгляд на подпись под картиной. Фамилия художника совпадала с Вовиной.

— Ого, это же так здорово! — Я абсолютно искренне не скрывала восхищения. — Вов, ты прости меня, я совершенно ничего не понимаю в искусстве, но эти кони очень красивые. Они как настоящие.

— Да не подбирай слов, расслабься, я и сам ничего в этом не понимаю, — засмеялся Вова.

Мне вдруг сразу стало с ним хорошо и спокойно, захотелось сказать ему «спасибо» и взять его за руку. И я взяла, а он нежно сжал мою ладошку в ответ.

Мы закончили осмотр экспозиции и вышли на улицу. Легкий морозец немедленно нарисовал нам румянец на щеках. Мы решили «немного прогуляться» и прошагали, весело болтая, две или три станции метро, пока не обнаружили, что уже стемнело. Это было идеальное свидание, взрослое и красивое.

Мы были окутаны коконом взаимной влюбленности и будто смаковали каждую минуту. Что бы мы ни делали — болтали, молчали, смеялись, пили чай, — все было кстати, все было ловко и прекрасно.

Мы приехали на нашу станцию метро около 9. Мама просила в 9 быть уже дома, а тут еще идти и идти.

— Я знаю, как тут срезать, — сказал Вова и решительно потянул меня в сторону гаражей.

— Ты уверен?

— Конечно. Со мной ничего не бойся.

Картинка была немного пугающая. Длинный коридор из гаражей, освещенный тусклым оранжевым фонарем, легкий кокетливый снежок и никого, кроме нас.

Я поняла, что сейчас случится поцелуй. Моя рука давно и надежно грелась в Вовиной. Он вдруг развернулся и притянул меня к себе. Вова был выше меня на голову и наклонился к моему лицу.

— Ну и что это мы тут шляемся? — вдруг раздался глухой и низкий голос охранника. — Что вам надо?

Он стоял под фонарем, с бородой, лохматый, в тулупе, и был похож на йети.

— Мы просто путь срезаем, — сказал Вова. — Сейчас уйдем.

— Тут нельзя ходить, если вы не владелец гаража, — сказал охранник. Он говорил очень быстро, было очевидно, что он пьян.

— Мы не знали. Я тут часто хожу.

— А я вам говорю: нельзя. Идите отсюда.

Мы с Вовой припустили к выходу и молча, быстрым шагом дошагали до моего дома.

— Блин, этот охранник все испортил. Без него свидание было бы идеальным, — сказал Вова, стоя на крыльце моего дома. Он опять наклонился за поцелуем. Я отстранилась.

— Мне надо тебе кое в чем признаться, — сказала я.

— Давай.

— Знаешь, кто этот пьяный охранник?

— Нет.

— Мой отец.

Вова сделал шаг назад. Вздохнул. Я не поняла, сочувствует он или осуждает. Вова вышел из-под козырька подъезда. На него падал снег. Он стоял, не шевелился и был похож на памятник. Между нами возникла неловкость размером с Вселенную.

— Спасибо за почти идеальное свидание, — сказала я и вошла в подъезд.

Поцелуя так и не случилось. Я думала о том, что в моей жизни в принципе нет ничего идеального. Все «почти».

— До завтра? — крикнул в закрывающуюся дверь смущенный Вова.

Я не успела ответить. Хотела сказать: «Посмотрим». Посмотрим, что будет завтра.

А назавтра моего отца уволили с поста охранника гаражного кооператива за пьянство. Он стал сидеть дома и просто проживать дни, есть, смотреть телевизор и спать. Я достала из шкафа альбом для рисования, зашла в комнату к отцу.

— Не хочешь порисовать?

— Что порисовать? — удивился он.

— Что угодно. Например коней.

— Коней?

— Да.

— Почему коней?

Я знаю, почему коней. Потому что мне очень хотелось гордиться папой.

«Охота»

Я испекла шарлотку. В кухне вкусно пахло печеными яблоками. Шарлотка — это моя материализованная забота: я завтра рано утром уйду на работу (веду мероприятие) и не успею сказать мужу, что люблю его, а он проснется и узнает об этом из вкуса печеных яблок, застывших в сладко-нежном тесте.