Два Сэма: Истории о призраках

Мне было шесть лет, и я помню, как стояла на железнодорожном вокзале в Дэлмаре, который выглядел какой-то лачугой, не отличавшейся от прочих лачуг, стоявших напротив, через дорогу, на песчаной косе, где можно было взять напрокат видавший виды скейтборд или купить вафельный рожок с голубой глазурью. Почему с голубой? Просто так.

Думаю, я уже успела искупаться, потому что чувствовала соль на коже, слабую резь в глазах каждый раз, когда моргала, а мимо проносились на скейтах нечесаные мальчишки в белых футболках.

Потом, со свистом и пыхтением, подъехал поезд, выдохнув на платформу клубы пара, и я помню, каким огромным привиделся он мне тогда — «Чуххх-пыххх! Не подходи!» Мгновением позже из поезда выбрался Гарри, помчавшийся прямо к нам: он сучил ногами, а его зеленая рубашка парусом развевалась на ветру. Он так и бросился в объятия моей матери. Вот и все, что я помню. Не припоминаю, чтобы он сказал что-нибудь вроде:

— Господи, тетя Триш, я тебя так безумно люблю, ты такая красивая! — хотя уверена, что он это сказал. Он частенько так говорил.

«Я уже тогда все поняла, — любила напоминать моя мать после того всякий раз, когда ее сестра, рыдая, рассказывала о последнем, невообразимом, необъяснимом и непростительном поступке Гарри. — Думаю, он это специально. Все рассчитал. Ты же знаешь, этот мальчишка способен сказать что угодно. Он способен на все, чтобы только получить свое».

Есть вероятность, что она была права.

Выходя из терминала, я повернулась к Гарри:

— А где автобус? Пешком пойдем?

Он был ближе ко мне, чем я ожидала, и резко поднял голову, уставившись на меня из-за своих очков, близорукий, как черепаха.

— Ладно, Гарри, — сказала я, и он почувствовал облегчение, услышав в моем голосе более мягкие интонации, — покажи мне остров.

Несколько секунд он бессмысленно раскачивался на месте, что снова подогрело мое раздражение. Как-то получилось, что Гарри оказался тем единственным человеком, остававшимся полностью равнодушным к перепадам моего настроения, которые мать в шутку прозвала «пассаты Амелии» еще задолго до его переезда к нам. Мать говорила, что они на него не действуют, потому что он никого, кроме самого себя, в упор не видит.

В конце концов, впервые с того мгновения, как я сошла с трапа самолета, мой брат нервно усмехнулся:

— У меня есть машина.

Я усмехнулась в ответ, отчасти чтобы подбодрить его, отчасти — поиздеваться над ним.

— Откуда?

— Работаю. Преподаю в начальной школе. Они пошли мне навстречу, дали аванс.

Теперь был мой черед удивляться:

— Что ты преподаешь?

Он пожал плечами:

— Они тут не слишком интересуются моим прошлым. Это — шанс, понимаешь?

Он выудил связку ключей из кармана, нажал кнопку, и раздался пронзительный ответный писк зеленой «тойоты»-пикапа, до того чисто вымытой, просто сверкающей, что казалось, она того и гляди пойдет рябью, как морская гладь, и помчится, освещая себе путь фарами, подбрасываемая приливом, а большие волны будут вздыматься и подхватывать машину. Я бросила свою сумку на сиденье.

Когда мы выехали с автостоянки, остров раскрылся перед глазами, точно огромный перевернутый зеленый зонт, тихо плывущий по мерцающим волнам. Я заметила торчавшие из земли рядами ананасы, и их колючие плоды среди длинных прямых листьев были похожи на птиц, сидевших на своих гнездах.

Дорогу нам перегородил покрытый коркой соли синий автобус, двигавшийся навстречу. Гарри свернул к обочине; и когда автобус проехал мимо, мальчишка-гаваец на месте водителя, по возрасту не старше стюарда в моем самолете, в надвинутой на лоб белой кепке с красной надписью «Манеле-Бей», высунул в окно руку ладонью вниз и помахал нам. Гарри помахал ему в ответ точно так же, и я ощутила в груди какое-то беспокойство. Тете Фред надо бы приехать сюда, подумалось мне. И посмотреть на все это.

— Я хочу взглянуть на твою школу, — сказала я.

Гарри облокотился на руль:

— А ты сейчас в форме? В смысле — поплавать.

Я ущипнула его за дряблую кожу под бицепсом:

— Да уж получше тебя!

Гарри вспыхнул от смущения:

— А ты что, покрасила волосы?

— Ты помнишь, когда я была рыжая? Это что, допрос?

— Красиво смотрятся, — пробормотал он куда-то вниз, и я почувствовала себя неловко, а машина продолжила путь.

Какое-то время мы ехали молча. Гарри опустил свое окно, я тоже, и в машину ворвались ароматы: морская соль, сырая трава, сладкий запах гардении, чересчур сильный, точно неподалеку сгорела парфюмерная фабрика. К воздуху Ланайи, оказывается, можно привязаться, впасть в зависимость, как от сигарет. Забываешь, что можно дышать, не вдыхая при этом аромат.

Мы объехали еще один автобус, миновали редкие дорожные знаки, ржавеющие, раскачивающиеся на океанском ветру. Белые домики торчали на склонах холмов, точно вставные зубы. Наконец Гарри, развернувшись, притормозил у рытвины на дороге, вышел и закрыл машину.

Я тоже собралась выходить, и тут он заглянул внутрь через окно.

— Переоденься, — велел он.

Я секунду пыталась понять, к чему это было сказано. Потом спросила:

— Тут?

— Я буду на холме. — Он махнул в сторону зеленой возвышенности неподалеку от машины.

— Этот остов тут?