Два солдата из стройбата

Автобус с призывниками долго плутал по улицам города, пока не заехал в открытые бойким солдатиком огромные металлические ворота сборного пункта, или как его называли офицеры – «сортировки». Первым делом парней завели в мрачное административное здание, велели подняться на второй этаж, найти двенадцатый кабинет и ожидать возле него дальнейших распоряжений. Будущие защитники отечества, шумно галдя и источая сивушные ароматы, дисциплинированно исполнили приказ сопровождавшего их майора, – нашли нужный кабинет, обнаружили возле него стулья, стоящие вдоль стен по обеим сторонам коридора, с грохотом расселись и принялись травить анекдоты. Посиделки сопровождало демонстративное хамское ржание. Никто не обращал внимания на дверь двенадцатого кабинета, и лишь Петров, хорошенько присмотревшись, увидел на ней маленький листок бумаги, вырванный, очевидно, из блокнота и прикнопленный к щербатой поверхности ржавой металлической кнопкой. Он подошёл поближе, пытаясь получше разглядеть мелкий рисунок. На неровно оторванном листочке шариковой ручкой довольно искусно был изображён худой, стриженый наголо солдатик, над которым нависала виселица. Неизвестный художник довольно реалистично изобразил повешенного. Голова солдатика была скособочена верёвкой, глаза покрывали отяжелевшие веки, а изо рта свешивался довольно громоздкий, созданный явно вне соответствия масштабам изображения язык.

У Петрова неприятно ёкнуло сердце.

В это время дверь двенадцатого кабинета неожиданно распахнулась, и на пороге появился здоровенный громила с огромными обезьяньими руками и зверским выражением лица. Он был одет в новенькое «хэбэ», проглядывающее сквозь расстёгнутый на груди белый халат. В его глазах Петров определённо разглядел жажду убийства.

Громила, оглядев коридор, поманил пальцем одного из сидящих напротив двери новобранцев, тот медленно поднялся со стула и, словно загипнотизированный удавом кролик, сомнамбулически двинулся к дверям кабинета. Будущие солдаты с ужасом наблюдали за товарищем. Он вошёл внутрь, был грубо взят за руку и усажен в парикмахерское кресло напротив треснутого зеркала.

В коридоре стихли шутки и смех. Новобранцы вглядывались в оставленную открытой дверь. Громила укутал их товарища несвежей простынёй и взял ручную парикмахерскую машинку. Её отвратительный скрежет, вроде бы негромкий и вполне мирный, заполнил притихший коридор. Петров заворожённо наблюдал за движениями громилы. Руки парикмахера двигались уверенно, а с лица его не сходила мстительная ухмылка. Он задирал локти, двигая машинкой, сильными пальцами поворачивал голову своей жертвы в разные стороны, а новобранец, уставив округлившиеся от ужаса глаза в неясное зеркало, сидел ни жив, ни мёртв. Разительная перемена произошла в его лице и во всей его скукоженной фигуре – он то краснел, то бледнел, то покрывался пятнами, и было ясно видно, как он глубоко подавлен, уязвлён и даже оскорблён всем происходящим.

Экзекуция была окончена через несколько минут.

Новобранец вышел к товарищам, пряча глаза и потея от неловкости. Какой-то придурок из дальнего конца коридора неловко хохотнул, тыча в него пальцем, но тут же осёкся, осознав коллективную участь.

«Опустили…» – негромко сказал кто-то рядом с Петровым.

Следующий клиент, так же робея, вошёл в страшный кабинет и покинул его, уже обкромсанным, всего через несколько минут. Очередь стала быстро продвигаться.

Пацаны сидели вдоль стен коридора, повесив носы, и в унынии размышляли о своей незавидной доле.

Очень скоро очередь дошла и до Петрова, он через силу поднялся и обречённо перешагнул невидимую границу. Так же, как предыдущих мальчишек, его грубо усадили в парикмахерское кресло, закутали грязной простынёй, усыпанной чужими волосами, и бесцеремонно вторглись холодными ножами машинки в его красивые вьющиеся кудри. По-прежнему сладострастно ухмыляясь, садист-парикмахер выстриг на голове Петрова широкую уродливую полосу от центра лба до самого затылка и на несколько мгновений замер над содеянным, словно любуясь своей замечательной работой. Петров глянул на себя в зеркало: покрасневшая потная рожа, испуганные глаза, неровная полоса на голове… Он содрогнулся и опустил глаза.

Парикмахер больно ёрзал машинкой по его черепу, оставляя на нежной коже ссадины и задиры, выдёргивая порою отдельные, застревавшие в ножах волоски. Петров потел всё сильнее и испытывал мучительный зуд в области шеи, задавленной тугими краями колючей простыни.

Когда всё было кончено, он снова заглянул в зеркало: там сидел незнакомый ушастый паренёк с шишковатой, плохо остриженной головой, густо покрытой свежими царапинами. В треснутом зеркале изображение двоилось, и этот слом ещё добавлял искажения в родной, изученный с детства до мельчайших подробностей образ, непоправимо уродуя его и как бы стирая прошлое, которое было каждою чёрточкою знакомо и привычно.