Два солдата из стройбата

Через некоторое время в спортзал вернулись сопровождающие, построили мальчишек перед зданием и повели в баню. Там пацаны скинули свою «гражданку», и сержанты быстро запихнули их барахло в огромные полотняные мешки. Петров без сожаления расстался со своей одёжкой, потому что она не стоила гнутого гроша и подбиралась-то из домашнего гардеробного хлама именно затем, чтобы на месте быть забытою и брошенной. Мелкие деньги под кривые ухмылки сержантов новобранцы отдавали каптёрщику, понимая, впрочем, что скорее всего этих денег им больше никогда не увидеть…

Из предбанника пацаны прошли в моечное отделение, и Петров в слоистых волнах свежего пара снова углядел того худенького белобрысого паренька, рядом с которым ехал со станции. Подойдя к нему поближе, он разглядел на цыплячьей его грудке довольно крупный крест, на вид серебряный, и без обиняков запросто спросил: «Ты что, верующий, что ли?» – «Ага, верующий…», – так же просто ответил парень.

За банной шайкою да за мочалкою, сидя на мокрой скользкой лавке, поговорили новые знакомцы за судьбу.

У этого Василия была крестьянская фамилия – Пшеничников и вырос он в семье священника. Его отец был настоятелем церквушки в маленькой подмосковной деревеньке на самом краю области. Понятно, что в такой семье и Василий был крещён. Звания комсомольца он в своё время не был удостоен, да и пионерский галстук ему на шею в младших классах не вязали, так что когда он кончил школу, все учителя, завуч и директор вздохнули с облегчением. Ещё бы – стены учебного заведения, считавшегося образцовым, покинул его религиозный позор. Не то чтобы Василий досаждал кому или мешал, совсем наоборот, – парнишка был спокойный, тихий, неконфликтный, а просто как-то стыдно было некоторым из учителей за своё атеистическое настоящее, когда носитель веры и терпимости, глядя округ себя херувимскими очами, немо отрицал материалистические истины… Парень был дотошный, по всем предметам успевал прилично, но более всего любил внеклассное чтение, да не по программе, а религиозное – читал Евангелие, Минеи Четьи и изучал историю религии, благо нужными книгами отец всегда умел снабдить. Любимой темой было у него начало христианства да гонения на первых христиан. Он обожал историю Стефана, по навету забитого камнями, рассказ о новообращённом Савле, которому тяжело было идти против рожна, и повествование о рыбаке и равви, ставших впоследствии столпами христианства…

После школы мыслил он двинуться дорогою отца, – мечтал о Лавре, о звездоносных куполах, да судьба сулила иную стезю, и стезя открылась. Маленький клочок бумаги приговорил его к двум годам военной службы, и он, посовещавшись с батюшкой да с матушкой, отправился, скрепя сердце, на призывной участок…

И вот – первая армейская баня.

Уже заканчивая мыться, Василий увидел вдруг перед собой выскочившего из клубов пара здоровенного детину. Детина стоял во всей своей красе, не прикрываясь даже шайкою и уперев в бока здоровенные ручищи. «Вам чего?», – вежливо спросил Пшеничников. «Мне это… крест», – сказал детина и указал пальцем на распятие Василия. Но тот только головою покачал. «Ты что это, салага? Русский язык не понимаешь? Хочешь всю службу на параше провести? Снимай крест! Здесь тебе не богадельня!» Но Пшеничников только двумя руками ухватился за шёлковый шнурок, на котором был подвешен крестик. Детина протянул чудовищную пятерню, и тощенькое запястье Василия жалобно хрустнуло…

Петров тем временем налил полную шайку кипятка, подошёл к нему поближе, примерился, чтобы проворнее отскочить в сторону, и плеснул кипяток прямо на его волосатые ноги. Детина взвыл и с неожиданною для его комплекции сноровкою подпрыгнул. «Мать твою! – завопил он. – Ты же меня обварил, рожа салабонская! Ты сержантские ноги обварил!», – повышая голос и добавляя в него грозные рокочущие интонации, наступал он на Петрова. «Ой, товарищ сержант, ой! – дуриком запричитал Петров, – воду уронил, убегла водичка! Извиняйте, Бога ради, – не совладал с тяжёлой шайкой!» – «Да я тебя!..» – прорычал тот и шмякнул по голому черепу Петрова мокрою оплеухою.

После бани Петров и Пшеничников увидели детину в казарме посреди толпы новобранцев. Присоединившись к сослуживцам, они услышали поучения сержанта: «Фамилия моя – Мокеев, имя же – вам знать не надобно, я ваш инструктор до присяги, а обращаться ко мне будете по званию: товарищ, мол, сержант, так и так, разрешите доложить…»