Два сына одного отца

Егор молчал. Незнакомая до этого времени боль заполнила его сердце. Щемящее чувство потери не давало толком вздохнуть. Его не бросала мать! Она просто не могла быть с ним. Он тут же оправдал ее для себя. Оправдал, принял и ощутил потерю. И все за несколько секунд. Ему, сорокалетнему мужику, захотелось хоть разок посмотреть на нее, пусть даже на фотографию.

— Мы сейчас заедем на кладбище в Рубежку, там ее могила. Я позвонил, нас ждут и покажут, где это.

— Спасибо, Вань.

— Не за что. Слушай старшего брата, — шутливо добавил он.

Машину они оставили у центрального входа. Служащий подробно объяснил им дорогу, и они без труда отыскали нужную аллею.

За оградкой на лавочке у небольшого столика сидела женщина. Прямая спина, спокойные руки на столешнице. У Егора тревожно ёкнуло сердце. Женщина оглянулась на звук их шагов.

— Знакомься, Егор, — твоя родная тетя, Надежда Карловна Гнедич.

— Здравствуйте, — Беркутов положил руку на ее ладонь.

— Здравствуй, Егор. Я младшая сестра Веры… какой ты… взрослый!

— Так сорок уже… Расскажите мне… о маме… какая она была?

— Очень красивая… такая, знаешь — воздушная, нежная. И очень ранимая. Мы с родителями уехали в Болгарию, папе предложили там работу. Мне было десять. Вера осталась здесь — уже танцевала в Оперном. Переписывались… Однажды мы с мамой приезжали ее навестить. Все было хорошо! А через несколько лет… нам сообщили, что Верочка умерла. Рак. Она нам ничего о болезни не писала, как и о том, что родила тебя. Мы узнали об этом от ее подруги только на похоронах — Верочка запретила ей сообщать нам, что с ней случилось. Если б не Иван Иванович, мы с тобой никогда б не встретились. Мама пыталась получить информацию о тебе в доме малютки, но ей сообщили лишь, что ты усыновлен. И мы уехали обратно. Вернулись в Самару уже после смерти папы. А мама наша жива. Егор, ты навестишь ее? Она твоя бабушка!

— Да, конечно, — Егор был раздавлен услышанным.

— Я знаю, сейчас вы торопитесь к отцу. Может быть, по возвращении ты заглянешь к нам? Вот адрес, — она протянула Егору приготовленную заранее бумажку. — Я пойду… ты еще побудешь здесь?

— Да… до свидания…

— Я провожу Надежду Карловну, — Иван дотронулся до плеча брата. — Жду у выхода.

Егор безотрывно смотрел на фотографию Веры Гнедич. Красивое, но очень печальное лицо. Тонкая шея, волосы, уложенные в пучок. «Балерина… в кого же я такой неуклюжий?» — подумалось ему: умение танцевать не было в числе его достоинств.

Ивана он застал у одного из памятников афганцам. Тот стоял, задумавшись о своем. Егор молча встал рядом. Через минуту они направились к выходу.

— Ваня… — послышалось откуда-то снизу.

Дубенко остановился. Ему послышалось? Знакомый голос. До боли знакомый! Но этого не может быть! Он беспомощно посмотрел на Егора. Тот кивнул на группку нищих.

— Не узнаешь? — с земли поднималось бесполое существо, замотанное в черный платок, и протягивало к нему руки. Иван отшатнулся.

— Не узнал… Сулико я. Твоя Сулико, — дохнуло на него перегаром это нечто.

«Да, ее голос. Только голос и остался. Господи, что ж это такое? Что с ней сотворила судьба?!» — взмолился он, вспомнив свою красавицу любовницу.

— Егор, подожди меня в машине. Я недолго. — Иван повернулся к нищенке. Желание задать только один вопрос — «почему?» пересилило отвращение к ней. — Иди за мной!

Даже не задумываясь, выполнила ли женщина его приказание, он двинулся к павильону с нехитрой кулинарией. Рядом с ним были выставлены два круглых пластиковых стола.

— Садись, рассказывай. Только коротко, меня ждет брат.

— Брат, Ванечка? Откуда у тебя брат, ты ж всегда один был? Как волк без стаи! Все тебя боялись. — Сулико подняла вверх грязный крючковатый палец с обломанным под корень ногтем.

— Тебя не касается, — грубо оборвал ее Дубенко. — Ответь, куда ты сбежала и почему!

— Вань, купи пузырек! Тут недорого, — Сулико кивнула на окошко в павильоне, больше похожее на амбразуру.

Дубенко достал из кармана несколько купюр, сунул в грязную ладонь и вытер пальцы салфеткой из пластикового стаканчика. Он понимал, что переигрывает, что на самом деле жалость к опустившейся до самого дна бывшей любовнице уже закралась в его душу, а в голове зрело желание как-то помочь ей. Но вместе с этим когда-то не свойственным ему чувством жила еще и злость на предавшую его красавицу Сулико.

— Ну, я слушаю! — Иван с брезгливостью смотрел, как женщина, открутив крышку с аптечного флакона спиртовой настойки, жадными глотками пьет содержимое.

— А слушать, Ваня, нечего. Спрашиваешь, почему ушла? А не любил ты меня, вот и ушла! И я не любила! В кабаке том, где ты меня нашел, я оказалась не случайно. Тот, кто меня туда пристроил, ох, мужик какой был! Вот его и любила, с ума сходила, ждала, все время ждала! А он — перекати-поле — то тут, то там. Женился он однажды, Вань, вот я и взбесилась — не с ним, так хоть с кем. А тут ты…

— Дрянь! — злость вернулась к нему с удвоенной силой.

— Ну, дрянь! А ты лучше? Тела молодого захотел, что — не так? Что, скажешь, влюбился?

Дубенко невольно пожал плечами.

— Вот видишь! Пользовался, удобно было! Что ж так страдаешь до сих пор?