Н а у м а н. Это я виноват, что они погибли.
Д и т е р. Вы? Почему… вы?
Н а у м а н. Я был плохим историком. Историк должен не только знать, что было, он обязан предвидеть…
Г е л ь м у т. Возьми у него гранату, Дитер.
Н а у м а н. Гранату я вам не отдам. Вы дети, а граната — это не игрушка. Граната — это смерть… А ты, Дитер, должен жить… Ты умный, одаренный мальчик, у тебя прекрасная голова, и ты когда-нибудь принесешь славу Германии!
Д и т е р. Господин Науман, я свободен, мои руки не связаны.
Н а у м а н
Г е л ь м у т. Утихомирь старика, Тео.
Н а у м а н. Отпустите его! Развяжите ему руки!
Г е л ь м у т. Тебя никто не трогает, убирайся отсюда вон, старый болван!
Н а у м а н. Куда? Отсюда нет выхода, мальчик. А мои воины спят в горе Кифгайзер каменным сном, и я не смог их разбудить. Может быть, ты их разбудишь, Дитер?
Т е о. Пойдемте отсюда, папаша.
Г е л ь м у т
Д и т е р. Он всегда был молчаливым человеком, учитель Науман. Но когда он начинал говорить, мы прислушивались к каждому его слову. А он, оказывается, не верил в то, что говорил… Он боялся?! Я верил ему больше, чем отцу, я бегал к нему домой. И не только я, все наши ребята… Он вдохновлял нас даже в самые трудные минуты. И после Сталинграда… Когда мы собирались у него и он говорил, каждый из нас был готов умереть… отдать свою жизнь Германии. И они, все ребята из моего класса, они отдали свои жизни. Он их послал. А сам… Какую правду он забыл? Почему он ее забыл?
А н д р е й. Потому, что боялся своего… Гельмута.
Д и т е р. Господин Науман боялся? Этот старик, который ходил с высоко поднятой головой и которому первым кланялся сам господин директор? Нет, он не боялся. Он верил. Я помню его глаза, когда он говорил. Он верил в каждое свое слово. Неужели он лгал? И какую правду он забыл? Да, да, я вспомнил… ходили слухи, что его сын был коммунистом и он выгнал его из дома, отрекся от него.
А н д р е й. Что ты рассуждаешь о сумасшедшем старике, когда ты сам… сумасшедший!
Д и т е р. Почему… сумасшедший?
А н д р е й. Он забыл правду, а ты знаешь ее!
Д и т е р. Я… знаю?
А н д р е й. Да, знаешь! И готовишься к преступлению, вместо того чтобы спасти…
Д и т е р. Тебя?
А н д р е й. Нет, всех, кто наверху, — раненых, женщин, врачей.
Д и т е р. Я не могу их спасти. Что я могу сделать… один?!
А н д р е й. Я сделаю. Но ты должен развязать мне руки.
Д и т е р. Нет, нет…
А н д р е й. Трус. Ты просто трус. Слушай, Дитер, ты же не Гельмут. Ты же не сможешь жить после этого… ты не сможешь смотреть никому в глаза.
Д и т е р. Да, не смогу… Но ты же знаешь Гельмута… он убьет меня. Хорошо, пусть лучше убьет…
А н д р е й. Быстрее! Они сейчас вернутся.
Д и т е р. Гельмут убьет меня… убьет…
А н д р е й. Не бойся, Дитер!
Д и т е р
А н д р е й. Живей… Поторопись!
А н д р е й. Что делать, командир?
Г а й д е н к о. Смекай, Андрюшка.
А н д р е й. У меня нет времени… Ни минуты… Сейчас они вернутся, и я должен успеть…
Г а й д е н к о. Не спеши, Андрей. Обдумай каждый шаг. Не оступись… Ошибешься — и сам погибнешь, и людей не спасешь.
А н д р е й. Но у меня считанные секунды…
Г а й д е н к о. Когда мы с тобой в сарае у немцев сидели и ты зубами развязал мне руки… помнишь? Что я делал?
А н д р е й. Ты до самой ночи не показывал виду, что ты уже не связан.
Г а й д е н к о. А дальше? Вспомни, что было потом…
А н д р е й. Потом? Ночью, когда сменился часовой, ты попросил вывести нас и только на улице бросился на него.