Два уха и хвост

И лишь один человек мысленно хохочет: старший и единственный сын Фелиции, моей славной матушки. Банки, он может истолочь их в ступе, балда! Они ненастоящие. Однако я решаю подыграть, из-за америкосов. Все вместе неплохо потом срастется. Нужно, чтобы они получили обратно свой сраный чемоданчик, затем, когда обнаружится, что банки внутри не те, они посчитают, что это наши воры их подменили и собирались хранить; мы, французы вообще та-та-та, тра-та-та, ля-ля-ля, оля-ля-ля! Марсельеза! Триколор! Священный огонь! Сам черт не брат!

Оставляю дверь и направляюсь к кабинету, но, не дойдя, залезаю под роскошный стол Генриха II, и принимаюсь ожидать.

— Покажитесь все! — визжит человек из засады.

Подстегиваю нетерпеливым жестом тех, кто меня видит, то есть, Люретта, Пинюша, троих америкосов.

Они послушно выбираются из укрытий, изображая руками римскую цифру V.

Надеюсь, хитрозадый не успел пересчитать нас поголовно, поскольку вторжение было стремительным.

— А толстый тип? — взвывает он. — Не хватает толстого! Пусть покажется, мешок дерьма, и живо!

Оскорбленное Его Величество, некоторое время поколебавшись, выныривает на поверхность. Лапы вверх, это настолько не его жанр… Но с удивлением замечаю из своего укрытия, что он покорен, как кастрированный баран.

— Хорошо! — бросает мерзавец.

И, наконец, встает. Он в двух шагах от двери. Это очень смуглый тип, кожа цвета ореховой скорлупы, взгляд до того напряженный и черный, что ты бы сравнил его с двумя выбросами расплавленного гудрона. У него, действительно, чемоданчик, который он держит левой рукой, правой же направляет автомат в нашу сторону.

Ладно, мне надо сосредоточиться, чтобы передать тебе дальнейшее, ибо оно происходит крайне быстро. Много важных вещей умещается в очень, очень малый отрезок времени. Попробуем разложить событие на составные части. Итак, я сейчас постараюсь сляпать для тебя французский анализ с введением, развитием и заключением.

Во-первых, Берю. Знаешь, что? Перед тем как показаться, он засунул свою пушку за голову, под воротник рубашки. Теперь он делает вид, что правая клешня слегка затекла, чтобы ненавязчиво опустить ее на нужную высоту, ухватиться за рукоятку и шмальнуть наскидку в каналью.

Однако это если не считать супертренированности последней. Легкое шевеление — и она, все же он, уже наготове. Берю едва ли завершает свой жест, как тот выпускает очередь в его направлении. Но вновь к экспозиции есть что добавить, поскольку и у меня рефлексы не стерлись, и я вношу в ситуацию лепту из моего личного ствола.

Ты хочешь знать результаты сего тройного тарараха? Подожди, я еще не закончил, итог подведем позже, на свежую голову. Представь себе, в тот момент, когда я нажимаю на курок, кто-то вбегает в склад: женщина. Ее неожиданное появление сбивает мой прицел и все, что мне удается, это разнести вдребезги большой старинный флакон, место которому скорее на витрине аптекаря.

Парень задет выстрелом Берю, видимо, в шею, поскольку он весь красный в ее районе. Но эта рана не мешает ему ухватить прибывшую за шкирку и прикрыться ею, как щитом. И тут я узнаю Мари-Анну Дюбуа, бой-бабу Прэнса. Какого черта она сюда приперлась, я спрошу у нее позже, коли получится выбраться из этого тупикового положения, ей и мне.

Смуглый мужик взвякивает, как детеныш хорька:

— Если еще раз попытаетесь меня убить, я пристрелю эту шлюху, ясно?

Да, при таких условиях не больно-то ему поприпятствуешь. Так что он выходит, пятясь назад и держа все время девицу перед собой. Напоследок бросает:

— Не вздумайте меня преследовать, иначе будет бойня!

И исчезает.

Америкосы поспешают за ним. Я же кидаюсь к Толстому. Он так и лежит, опрокинувшись навзничь, во всю свою длину, и дышит с трудом.

— Берюююю! — орю я, срывая голос.

Он успокаивает меня рукой.

— Прямо в сердце, вот это стрелок! Ястребиный глаз! Аж с ног снесло! Хорошо еще Берта подарила мне эту изысканную штучку на годину!

Он вытягивает из внутреннего кармана плоскую серебряную фляжку, предназначенную для хранения чего-нибудь поднимающего дух, но которая никогда больше не сможет исполнять свою миссию, поскольку пробита четырьмя пулями, легшими поразительно кучно.

Уф, ладно, что теперь?

Теперь становится жарко во дворе.

Глава XXIX БОЛЬШАЯ ФИЕСТА

Ахилл Пармантье спрашивает себя, действительно ли он пропал? Приятное онемение расползается внизу, освобождая от боли. У него такое ощущение, что тело погружено в ванну с кислотой и постепенно в ней растворяется. Что представляют собой его раны, ему не интересно. Он отдался навязчивой идее. Он начинает ползти, опираясь на локти; но ему очень трудно волочить свое южное полушарие. Он так слаб, одновременно заледеневший и пылающий. Заледеневший снизу, пылающий сверху. Голова в огне, в ней все кипит, кровь похожа на лаву вулкана, готового вот-вот извергнуться. Но Пармантье хочет добиться своего. Ему это надо. Последнее удовлетворение, которое он может себе предложить.