Два Вальки Моторина

Подумав так, я позвал грозно:

— Герк! Идешь? Или я уйду один!

И он покорился.

Я думал: "Сейчас спущусь и еще успею пройтись. Ведь ни папы, ни мамы наверняка еще нет дома. Надо только успеть, пока их нет. Перед Володей-гостем я потом извинюсь. Ничего ведь с его чудным магом не станет…"

Тут я ошибался.

Как легко, оказывается, заблудиться на крышах! Мы бродили между труб, заворачивали за выступы, залезали на чердаки. Чердаки попадались все глухие — запертые; флигелек с черепицей, по которому мы сюда влезли, будто сгинул. Выбрались мы, когда уже стемнело, через чердачный лаз по темной лесенке в глухую подворотню. И сразу услышали:

— Гони-ка сюда маг!

Трое взрослых парней, лет так по двадцать, приближались к нам, сверля фонариками.

— И тулупчик сымай. Поносил и будет. Пусть теперь другие…

Парень тянулся к моим плечам.

— Беги! — заорал Герка и ринулся на него снизу.

Ну как могли эти трое знать, что малыш Герка ринется в бой, даже если против него не какие-то парни, а стотонные динозавры?

От неожиданности парень покачнулся и сел. Мы бросились в образовавшуюся брешь. Но кто-то успел стукнуть меня по кисти руки…

Когда, оторвавшись от погони, мы остановились в нашем дворе под фонарем, Герка потирал подбитый глаз, а я прижимал к себе разбитые пальцы и с ужасом глядел на чужой магнитофон с оторванной ручкой.

Но ручка — это еще ничего в сравнении с тем, какая каша была, должно быть, у магнитофона внутри: в ушах все еще стоял стон, с каким он, выпав из моей разжавшейся руки, ударился о мостовую…

ЖУТКАЯ ИСТОРИЯ

Тот вечер мне не забыть никогда… Глухо, будто издали, доносился Геркин шепот:

— Ерунда, Валет, ей-ей ерунда — раз плюнуть! Взять сейчас тут, разобрать и починить…

Герка тянул свои руки, но я оттолкнул их: заглядывать в маг было страшно. А главное — без пользы: что-то звенело в нем и болталось…

— Не хочешь, как хочешь, — гнусил Герка.

— Ох, Герк, слушай, шел бы ты скорее домой…

Озноб, возникая где-то у лопаток, охватывал меня всего, стучали зубы…

Дрожащими руками я уложил на нашу лестничную площадку Володину дубленку, поставил рядом раненый магнитофон, нажал кнопку звонка и кинулся на пол-этажа вниз… Хорошо бы, открыла не мама… Я знал, моя мама сразу все поймет и начнет просить: "Валёк, не надо. Не убегай. Прошу тебя. Бегство не выход…" Когда меня нет, мама не может заснуть, а потому она скажет: "Иди сюда. И давай все спокойно обсудим". Как бы не так!.. Это сейчас, пока меня нет, ей, может быть, и кажется, будто она так спокойна. А буду я рядом — и возмущение возьмет в ней верх, голос сделается брезгливым: "Давай с тобой посмотрим правде в глаза. Ну что ты собой представляешь? Самовлюбленный павиан…"

Я знал все наперед. А все же слышать, как она станет умолять, очень не хотелось. Пусть бы открыл мне Володя. В крайнем случае, папа. Папа считал, что всему виной мамин слепой материнский инстинкт… Если откроет папа, то промолчит или скажет: "Валентин! Ты что? Хочешь, чтобы тебя просили?"

Ничего я такого не хотел. Сердце билось так, что подрагивала лестница.

Дверь не открывали.

Пришлось повторить маневр. И с тем же результатом. Родители, значит, еще не пришли. И Володи-гостя тоже, оказывается, не было… Мою задачу это только осложняло. Приходилось отпирать самому и самому вносить дубленку и магнитофон, а домашние или кто-то из них могли ведь появиться в любую секунду…

Торопясь, стараясь не думать ни о чем, я сунул вещи гостя туда, откуда брал. И успел выкатиться прочь, прихватив с собой свой теплый плащик.

* * *

Может быть, кто-то воображает, что убегать из дому бог весть как приятно?.. Дрогнешь в пустых сырых подворотнях, а за окошками, при свете, в тепле люди пьют себе чай с вареньем и с бубликами. И улыбаются: ни перед кем они не виноваты… А если даже тебе повезет: кто-то выставит на лестницу старое кресло, то и пригревшись в нем, все равно ощутишь внутри тоску и холод. Будто это не кресло, а необитаемый остров, к которому уже не придут корабли.

Я уснул лишь с рассветом, повернув кресло к стене.

Так начались те последние странные дни, когда я жил еще в родном измерении, но уже немножко в нем и не жил… Во всяком случае, родного дома у меня в те дни уже не было.

* * *

На следующее утро я столкнулся с Геркой.

— Наконец-то, Валет, — заорал он с ходу. — Бежим!

Он был в отцовых альпинистских сапогах с шипами, на шее болтался театральный бинокль. А бежать он собрался, конечно, на базу. Мне же все равно было теперь куда идти.

Я приготовился к долгой ходьбе — вчера мы брели минут так пятнадцать. И какой дорогой! От лазанья и прыжков до сих пор болели икры. Правда, теперь я даже радовался такому пути: все-таки отвлекает… Однако стоило нам вылезти на крышу, Герка как заорет:

— Нет-нет! Не туда. Давай за мной, сворачивай!

Мы свернули за чердачный козырек, сделали два прыжка — и вот он знакомый каменный мешок! Я только и мог сказать:

— Послушай! А их что? Две?

— Сто две!.. А ты не думал, Валет, что, может, сегодня рано-рано кто-то уже лазал здесь и отыскал этот ближайший путь?