Два вампира (сборник)

— Не умирай, ты не хочешь умирать, нет, не умирай,— напевал я, проводя пальцами по его волосам и чувствуя, как они становятся пальцами, а не когтями птеродактиля, как минуту назад. Но они согрелись; по ним разлился огонь, огонь полыхал в моих опаленных руках и ногах, на сей раз смерть неизбежна, я больше не вынесу, однако пик уже достигнут и пройден, и теперь по мне мчались интенсивные успокаивающие спазмы.

Мое лицо накачивалось кровью и горело, рот наполнялся вновь и вновь, глотать стало совсем легко.

— А я-да, живой, ты такой сильный, удивительно сильный...— шептал я,— М-м-м-м, нет, не уходи... еще рано, еще не время.

У него подогнулись колени. Он медленно опустился на ковер, я опустился следом, ласково притянув его за собой к краю кровати, а потом уронил его рядом, и мы лежали, сплетенные, как любовники. В нем оставалось еще немало крови — столько я в обычном состоянии ни за что бы не выпил, просто не захотел бы.

Даже в тех редких случаях, когда, едва став вампиром, жадный, молодой, я убивал по две-три жертвы в ночь, я никогда ни от кого так глубоко не пил. Теперь я погрузился в темные вкусные отбросы, вытягивая сладкие сгустки из самих сосудов, растворявшиеся на моем языке.

— Как же ты прекрасен... да... да...

Но его сердце на большее было неспособно. Оно замедлилось и забилось в неотвратимо смертоносном ритме. Я прикусил кожу его лица и сорвал ее со лба, облизывая густую сеть кровоточащих сосудов, покрывавших его череп. Там оставалось еще много крови, много крови, скрытой тканями его лица Я высасывал ее из волокон и выплевывал их, обескровленные, белые, глядя, как эти отбросы падают на пол.

Мне захотелось попробовать сердце и мозг. Я видел, как их достают древнейшие. Я знал, как это делается. Римлянка Пандора однажды просунула руку прямо в грудь жертвы.

Так я и сделал. Отметив в изумлении, что моя рука, пусть пока темно-коричневая, обрела нормальные очертания, я расставил застывшие пальцы смертоносным заступом и ввел их в него, разорвав рубашку, пробив грудную клетку, перебирая его мягкие внутренности, пока не извлек сердце и не взял его так, как брала Пандора. Я принялся пить. О, там крови оставалось в избытке. Чудесно. Я высосал сердце досуха и бросил на пол.

Я лег, как и он, неподвижно, рядом с ним, положив правую руку на его шею, приклонив голову у него на груди, тяжело дыша. Во мне танцевала кровь. Я чувствовал, как подергиваются руки и ноги. Мое тело содрогалось от спазмов, и его белая мертвая туша замерцала перед глазами. Комната то загоралась, то гасла.

— Какой милый брат,— прошептал я.— Милый, милый брат.— Я перекатился на спину. В моих ушах рокотала его кровь, она двигалась под кожей головы, она покалывала щеки и ладони. Как хорошо, слишком хорошо, приторно хорошо.

— Мерзавец, значит? — Голос Бенджика, из далекого мира живых.

Далеко-далеко, в царстве, где полагается играть на пианино, а маленьким мальчикам следует танцевать, стояли словно вырезанные из раскрашенного картона две фигурки, не сводившие с меня глаз: он, маленький разбойник из пустыни с дорогой черной сигаретой в зубах, не переставал затягиваться, шлепая губами и поднимая брови, и она, с мечтательным видом, решительная и задумчивая, как раньше,— ее ничто не шокировало и, наверное, не тронуло.

Я сел и подтянул колени. Я поднялся на ноги, быстро ухватившись за край кровати, чтобы выпрямиться. Я встал, совершенно голый, и посмотрел на нее.

Ее глаза наполнились густым серым светом, она взглянула на меня и улыбнулась.

—Потрясающе! — прошептала она.

— Потрясающе? — Я поднял руки и отвел с лица волосы.— Отведи меня к зеркалу. Быстрее. Я умираю от голода. Я снова голоден.

Началось, действительно. Я уставился в зеркало как в ступоре. Мне и раньше доводилось видеть такие же испорченные экземпляры, но каждый из нас портится по-своему, и я — не могу привести здесь алхимические причины — стал темно-коричневым существом, шоколадного цвета, с удивительно светлыми опаловыми глазами, украшенными красновато-коричневыми зрачками. Щеки болезненно запали, из-под глянцевой кожи выпирали ребра, а вены, вены до того кипели действием, что обвивали руки и икры, как веревки. Волосы, конечно, никогда еще так не блестели и не казались такими густыми, таким воплощением молодости и природных благословений.

Я открыл рот. Меня снедала жажда. Вся пробудившаяся плоть пела от жажды или же проклинала меня. Как будто тысячи раздавленных, онемевших клеток нараспев требовали крови.

— Мне нужно еще. Необходимо. Не подходите ко мне.— Я поспешно обошел Бенджика, чуть ли не плясавшего рядом со мной.

— Что ты хочешь? Что мне сделать? Пойду еще кого-нибудь приведу.

— Нет, я сам его найду.— Я упал на жертву и распустил шелковый галстук. Я быстро расстегнул пуговицы рубашки.

Бенджи немедленно кинулся расстегивать его ремень. Сибил опустилась на колени и принялась стягивать сапоги.

— Револьвер, осторожно, револьвер,— встревожился я.— Сибил, отойди от него.