Два желания

— Ну… тогда опять думать будем, А сейчас пробуй, разрешаю.

— Хорошо, сегодня же начнем.

— Как он?

— Шерабурко? Ругается. Недоволен. Перехватили, говорит, в обязательствах. Ребята хотят в газету его.

— Ну! Вы хоть не очень уж… Щадите старика.

— Нет, мы — вежливо.

— Так пробуйте, пробуйте. Главное — печь ровно ведите. Температуру повышайте постепенно, не срывайте домну с ритма, не дергайте ее.

7

Через три дня на прокопченной стене появился свежий «Крокодил». Шерабурко издалека увидел его, и тяжелое предчувствие камнем ударило в сердце.

Да, это был он, сам Шерабурко. Лицо не очень похоже, а вот волосы художник схватил удачно: мелкие, седые кудряшки — жесткие, упругие. Возьми одно колечко, потяни — распрямится, отпусти — мгновенно совьется в кольцо: «Нас не шевели, мы по-своему в клубочек…»

Изображенный в «Крокодиле» держал в руках большой лист бумаги с заглавием «Новые обязательства коллектива домны». Ниже рисунка — подпись: «Шерабурко размышляет…» И больше — ни слова.

Кирилл Афанасьевич осмотрелся кругом, вытирая со лба пот, обрадовался, что его сейчас никто не видит, начал успокаивать себя: «Не дюже здорово…»

Вошел в будку газовщика, здесь сидели уже его горновые, Степан, водопроводчики. Стыдился смотреть людям в глаза. К счастью, все вели себя так, будто не было никакого «Крокодила», и он мысленно поблагодарил товарищей, хотя внешне продолжал быть все таким же угрюмым и непреклонным.

Принимая смену, Шерабурко молча ходил за Степаном. Задоров тоже молчал.

Так и разошлись, не улыбнувшись друг другу.

Жизнь на доменной печи шла обычно, размеренно. Наверху погромыхивали скипы: одна за другой сваливались в печь порции агломерата, кокса, окалины. Вся эта пища, омываемая потоком раскаленного газа, постепенно оседая, сначала прогревалась, затем ошлаковывалась, превращалась в киселеобразный шлак и в жидкий чугун.

А пока на лещади — на дне домны — накапливался чугун, горновые готовили канаву, по которой, ослепительный, как солнце, металл побежит в ковш.

Шерабурко посмотрел на часы: вот пройдет еще пятьдесят минут, и горновые пробьют летку. Домна, словно разозленная, фыркнет огромными брызгами и отдаст чугун…

От фурм Кирилл Афанасьевич направился в будку газовщика — на «капитанский» мостик домны, — чтобы взглянуть на автоматические приборы. В глаза опять бросился «Крокодил». Стало снова не по себе.

Газовщик Исмагилов, держа в левой руке плавильный журнал, правой выводил на доске показателей цифры выполнения плана. Графа «сверх плана» пока еще пуста.

Заложив руки за спину, мастер шагал тихонько, посматривал на приборы и думал все о той графе: «Что-то туда запишем? Как запоет Степан, если не выполним? А ты сам? Эх, Кирилл, Кирилл, стареешь, брат. Брось сердитым бугаем ходить!.. Бросить? А почему они? Хоть бы предварительно поговорили, спросили, как думаешь, старик, вытянем? Нет, не спросили! — И, подумав, тут же начал на себя ворчать: — Не спросили — значит, уже знали: не соглашусь. Сами проголосовали — и все».

Телефонный звонок спугнул его мысли. Приложил к уху трубку, послышался голос начальника цеха:

— Кирилл Афанасьевич? Как, новые обязательства начали выполнять?

— Да вот, воюем, — спокойно ответил Шерабурко и тут же выругал себя: «С кем, за что воюем? Балда!..»

Но начальник цеха не придрался к слову, а все так же добродушно продолжал:

— Давайте, давайте. Вашими обязательствами директор заинтересовался, да и из горкома звонили.

— Из горкома?

— Да. Что же, домна — не вагранка, каждая на учете. Там и мастеров знают. И в обкоме уже известно.

— И… про меня спрашивали?

Тут начальник цеха что-то вдруг замялся, а потом сказал:

— Разумеется. Я заверил, что мастера не подкачают.

— Спасибо за добрые вести, Михайло Григорич, спасибо. Постараемся. Парни наши подналягут, да и я, хоть устарел уж…

— Но, но! Старый конь борозды не портит. Знаешь это?

— Да, знаю. Спасибо.

Шерабурко положил трубку и подобревшими глазами посмотрел на Исмагилова — молчаливого, узкоглазого казаха.

— Чуешь? Сам Бугров звонил. Насчет обязательств говорил.

— Хороший человек!

— Дюже хороший… Хм, и что ж это такое? Меня ругать надо, а он…

Газовщик не понял его, удивился:

— Тебя ругают, шибко ругают?

— Да нет, Исмагилыч, хорошее говорят.

— О, у нас, в Казахстане, человек хорошее слово любит, шибко любит. С ним в степь, в горы идет, зверя бьет.

— Да кто же доброе слово не любит? Слово брат — великая сила. Оно может и свалить человека и поднять его…

8

Две недели постепенно приучали домну к новому режиму работы. Теперь воздух подавался в печь раскаленным до 900 градусов и его давали больше. Мастера и газовщики с соседних печей зачастили на эту домну. Посматривали то в фурмы, то на приборы, размещенные в будке газовщика. Здесь, на высокой панели, стояло более полсотни замысловатых автоматов. Одни медленно поворачивали диск, показывая цифры, другие сигналили цветными лампочками, третьи на специальной диаграммной бумаге выводили синими чернилами причудливые зигзаги…