Двадцать четыре Насреддина

Пусть читатель сравнит этот рассказ с сюжетом № 958 («Случай в зиндане») и сам поразмышляет на тему о совпадениях, заимствованиях и достоверности анекдотов, которые принято называть «историческими».

Нынешний читатель, недавно смеявшийся над только что услышанным, совсем «свеженьким» анекдотом, не без удивления найдет на этих страницах его классический прообраз. Без особого преувеличения можно утверждать, что тысяча двести историй о Насреддине, представленных здесь, в значительной своей части совпадают с основой мирового фольклорного фонда анекдотов. Заглянув в комментарии к текстам, где указаны их национальные варианты, можно выделить обширную группу сюжетов, которые зафиксированы у пяти-шести, а иногда и более народов. Многие из них отмечены и в указателях Аарне — Томпсона [1] и Аарне — Андреева [2]. Отчасти это традиционные сюжеты, издавна известные многим народам и связанные с именами самых разных фольклорных героев; в то же время именно среди этих анекдотов те, что составляют ядро специфически «насреддиновского» цикла[16]. Некоторые анекдоты зафиксированы только у одного-двух народов; среди них можно заметить и сюжеты, видимо, литературного происхождения, и истории, более известные по другим циклам, а Насреддину приписанные позднее.

Теоретически говоря, едва ли не любой анекдотический сюжет может быть так или иначе связан с именем этого героя. Однако в действительности, думается, число принципиально новых фольклорных сюжетов о Насреддине, которые могли бы пополнить этот сборник, сравнительно невелико. В большинстве случаев речь может, видимо, идти о национальных вариантах и модификациях уже известных сюжетов. Потому что Насреддин — при всей противоречивости, при всех многовековых напластованиях, осложнивших его образ, — имеет свою, более или менее явно очерченную индивидуальность, отличающую его, скажем, от немецкого Тилля Эйленшпигеля или индийского Бирбала. Цикл анекдотов о нем — отнюдь не конгломерат любых возможных рассказов о хитрецах, шутах, остроумцах, вообще не имеющий границ.

Но кто же тогда этот многоликий, многонациональный Насреддин и в каком смысле можно говорить о его индивидуальности? Ответить на этот вопрос непросто — куда сложнее, чем в том случае, когда мы имеем дело о любым конкретным национальным Насреддином.

Попробуем для начала хоть как-то распределить весь пестрый, противоречивый материал о нем.

4

Необходимость классификации сюжетов, распределения их по разделам для составителя была задана уже самим обилием материала — иначе в нем невозможно было бы ориентироваться. (В большинстве издававшихся сборников анекдоты о Насреддине не располагались в строгом порядке, но там было несравненно меньше текстов, не говоря уже об отсутствии множества национальных вариантов.) Сколько-нибудь разработанной классификации анекдотических текстов вообще не существует; соответствующие разделы в наиболее известных указателях сказочных сюжетов [см. 1, 2] далеко не покрывают всего разнообразия и обилия материала, который порой нелегко поддается описанию и классификации. Такой текст зачастую не имеет сюжета, состоит из одной-двух фраз, сводится к сентенции, острому словцу и т. п.[17].

Наиболее удобным в данном случае составителю показался тематический принцип классификации. Прежде всего были выделены разделы, формулирующие характер отношений Насреддина с другими персонажами: «Насреддин и его жена», «Насреддин и его дети», «Насреддин и торговцы», «Насреддин и воры», «Насреддин и обманщики (хитрецы)», «Насреддин и властители», «Насреддин и судьи», «Насреддин и священнослужители», «Насреддин и лекари» и т. д. (см. тематический указатель). Внутри таких разделов с особой наглядностью и полнотой раскрылась уже упоминавшаяся амбивалентность Насреддина. В частности, его роль бывает двойственной: он то покупатель, то сам торговец, то обворованный, то сам вор, то обманутый, то сам обманщик, то пациент, то сам лекарь и т. д. (при этом в каждой роли он то глуп, то умен, то хитрец, то простак[18]). Это отразилось в двойственности тематических заголовков: «Насреддин и торговцы (Насреддин-торговец)», «Насреддин и воры (Насреддин-вор)». Формулировка отношений героя с другими персонажами практически позволяет описать и разнообразные свойства его личности: «Насреддин и глупцы (Насреддин-глупец)», «Насреддин и острословы (Насреддин-острослов)» и т. д.

Уже это самое общее подразделение позволяет судить о поразительной разноликости героя, на которую указывали все исследователи, писавшие о нем[19]. Сравнение национальных вариантов каждого сюжета делает эту противоречивость еще более парадоксальной.