Двадцать два дня, или Половина жизни

Парильня — настоящий дворец Миноса[56]! Пройдя по дорожке, ведущей из бассейна, потом через дворик, ты поднимаешься на несколько ступеней, пересекаешь вестибюль и через зал, где в халатах и шапочках сидят потеющие пожилые мужчины, через дверь с надписью «ВЫХОД» попадаешь в коридор, по которому движутся простыни; как ночной кошмар, возникает во тьме винтовой, отделанный кафелем переход, ведущий к железной лестнице, где восседает бородатый банщик; он внимательно оглядывает тебя и недоверчиво смотрит на твой небрежно скомканный входной билет, подносит его к свету, ощупывает его, чтобы убедиться, есть ли на нем тайный знак, дающий право на вход, и выдает тебе деревянную бирку в ладонь величиной. Второй, еще более бородатый банщик скрывается в клетке на верху железной лестницы и в обмен на эту бирку протягивает тебе искусно сложенный полотняный мешок, жестяной жетон и тазик и неопределенным, но гостеприимным жестом указывает вперед. Ты попадаешь в спутанный и перепутанный, как переулки в гетто, лабиринт клеток, составленных из планок, реек, палочек, решеток, стоек, щелей, пазов, отверстий и воздуха, клеток внутри и клеток среди клеток, клеток запутанно-пронумерованных, входящих в одну большую клетку, которая просматривается насквозь и именно потому кажется особенно непостижимой. Очутившись в этом лабиринте ходов, закутков, каморок, ниш, тупиков, тайников, от которых отходят кабины, куда тебя вталкивают, ты сдаешься не сразу, а движешься, исполненный надежды найти свою, и долго блуждаешь по этим чуланам, клеткам, тайникам, тупикам, нишам, закуткам, каморкам, ходам и переходам клетки-лабиринта, загадочного, несмотря на то что он просматривается насквозь, этой клетки, состоящей из клеток, клеток внутри и клеток среди клеток, клеток запутанно-пронумерованных, клеток из воздуха, отверстий, пазов, щелей, стоек, решеток, палочек, реек, планок, клеток, спутанных и перепутанных, как переулки в гетто, ты блуждаешь, покуда, получив в ответ на все вопросы, обращенные к тем, кто, закутавшись в простыни или ограничившись набедренной повязкой, делит твою судьбу, один лишь номер кабины на немецком языке, ты не начинаешь понимать: твоя надежда была самонадеянностью и счастьем было бы найти дорогу хотя бы назад, к банщику, — и тут из-за поворота, мимо которого — могу поклясться — ты уже раз пять проходил, с насмешливой улыбкой возникает твоя кабина, не заметить которую невозможно; и, облегченно вздохнув, ты входишь в нее, раздеваешься, стоишь голый, осматриваешься, выглядываешь и видишь сквозь планки, рейки и люки только фигуры, обернутые в простыни или в набедренных повязках, и в своей наготе понимаешь, что снова погиб; неужели ради какого-то паршивого передника придется второй раз пройти этот запутанный планочно-реечно-решетчато-стоечный лабиринт, подобный клетке из клеток, каморок, каюток, ходов, переходов, сеток, кабин, открытых на все стороны… Нет! И тут, уже решившись выйти голым, ты хочешь завернуть взятые с собой ценные вещи в полотняный мешочек и вдруг замечаешь, что это вовсе и не мешочек, а передник из серого холста со шнурками, чтобы завязать их на бедрах; прикрыв наготу, ты с облегчением выходишь, подобно всем остальным, из кабины и тут же понимаешь, что ты — такой, какой ты есть, — погиб: никогда не найти тебе кабину, где остался твой паспорт, твои деньги, все твои бумаги; но делать нечего, знакомый поворот внезапно исчез, поток людей увлекает тебя за собой, влечет в неизвестность, ты покоряешься судьбе и, проклиная грипп, сломивший твою волю, движешься в общем потоке, спереди прикрытый, сзади голый; и вдруг все гонимые разделяются: вперед идут только те, на ком передники, а облаченные в простыни остаются; лабиринт сужается и становится коридором, коридор завинчивается бесконечным поворотом и, еще сужаясь, спускается вниз, в пасть преисподней, где дымится пар, испаряется пот, клубятся волнистые волны, качаются фонари, мимо скользят тела, слышатся кряхтение и стоны, колонны кажутся плоскими, гроты, пещеры, ступени ведут вниз, ступени вверх, тесные бассейны, из которых торчат головы и машут руки, пол, ступени, колонны — все скользкое, ты оступаешься, ухватившись за деревянную стойку, нечаянно дергаешь задвижку, со скрежетом открывается дверь, и ты застываешь в изумлении: там, в кипящем сухом воздухе, восседают вокруг своего князя Алмоша[57] его соратники…

Valóban nagy tudós vagy, idegen…[58]