Двадцать два

Похороны прошли для него словно под водой. Кто-то что-то говорил, но он слышал лишь подводное мычание. Но вот очередь говорить дошла и до него самого. А в голове нет ничего. Никаких слов. Настоящее горе переживается без слов. На них не остается сил. Можно не верить в то, что происходит, и тогда ты будешь злиться, плакать, кидаться на стену, но, когда ничто необратимо, остается лишь смириться.

Кусок тебя вырвали и бросили на съедение собакам, а ты привязан к столбу и смотришь, как твое сердце рвут на части. И сделать нельзя ничего. Зачем же тогда кричать, рваться, брыкаться? Смысла никакого, вот и приходится молча смотреть, как псы издеваются над частью тебя. А когда всё кончено, то нет даже желания говорить о том, что произошло.

Дашратх не сказал ни слова. Да, он мог бы начать вспоминать светлые моменты их жизни: первую встречу, когда они увидели родные глаза, еще ничего не знающие друг о друге, их скромную свадьбу… Но слов недостаточно. Все эти моменты были в голове, он их чувствовал всем своим телом, всей душой, всем существом, но описать – не в его силах. И описать свою потерю тоже был не в силах. Горе, утрата, пустота – всё это лишь слова, звуки на ветру, которые не способны показать окружающим и толику всей сути происходящего в душе человека.

Долгие дни он сидел у себя в доме, ел мало и почти не пил. Жить не хотелось вовсе. Зачем? Самое дорогое у тебя отобрали, почему бы не покончить с этим всем? В такие моменты человеку нужен хоть какой-то стимул к жизни. И Дашратх нашел его в злости: на себя, на врача, на правительство и даже на гору.