Двадцать и двадцать один. Наивность (СИ)

- Больше никто ничего важного не вспомнил? Выйти никому не нужно? – лидер обошел всех своим взглядом, подчиненные сидели молча, – продолжим, вернее, начнем. У нас тут существенным образом поменялась ситуация, но хотелось бы обсудить работу меньшевиков, точнее, одного из них...

По кабинету начали распространяться тихие зевки.

Он не ошибался – о нём действительно забыли. Забыли, в своей кипучей деятельности, о самом его существовании, о его преданности, которую он пронёс через половину своей жизни. Но всё же наступил момент, когда он им понадобился, когда он им понадобился… чему он и рад вполне. Главное – что вспомнили. Человек, которого много унижали, становится вспыльчивым, болезненно гордым. До поры никому нет дела до его уязвлённой гордости. Но времена меняются…

====== Глава 4. Такие разные товарищи ======

Они сошлись. Волна и камень,

Стихи и проза, лед и пламень

Не столь различны меж собой.

Сперва взаимной разнотой

Они друг другу были скучны;

Потом понравились; потом

Съезжались каждый день верхом,

И скоро стали неразлучны.

Так люди (первый каюсь я)

От делать нечего друзья.

(с) А. Пушкин

С прибытия Кобы в Ачинск миновал месяц. Дни шли однообразно, рутинно, разноображенные только красноречивыми размышлениями и наставлениями Каменева, которые Коба внимательно слушал и много находил для себя полезного.

«Прежде чем руководить, нужно научиться подчиняться», – говорил Каменев. Эмоциональных всплесков у Кобы больше не было, вспыльчивость он умело маскировал внешней хладнокровностью. Он старался не высказывать опрометчивых, субъективных суждений, лишь молча смотрел на своего товарища и по совместительству учителя, попыхивая трубкой.

Лев не курил: он симпатизировал буржуазии Франции, которая заботилась о своём здоровье.

- В наш индустриальный век, – разливался речами Каменев, – машины и заводы уничтожают природу, принося жертву научному прогрессу, а ты ещё дымишь, как паровоз, тем самым только усугубляя своё здоровье!

- Лучше бы ты с Владимира Ильича пример брал, чем с лягушатников своих, – ворчал при этом Коба.

- А Ленин-то не курит! – пакостно сказал Лёва, усмехаясь.

- Упс, – Коба покраснел и чуть не проглотил трубку.

За это короткое время он успел изучить Льва: не отважный, но и не трус, добродушный, до тошноты, давал полезные житейские советы, при видимой интеллигентской мягкости-беспомощности. Широка душа русского интеллигента, но бывает, что она зачастую ещё проще, постижимее и предсказуемее, чем характер обыкновенного рабочего. В том и заключался корень противоречия Каменева: он любил рабочий класс, но при этом никогда бы не стал его представителем, как бы сильно ему ни хотелось.

По началу их знакомства Лев всячески критиковал Кобу, считая его низко интеллектуальным, приземленным человеком, но позже сблизился с ним – по той же причине привязанности к рабочему классу.

«Ишь, какой пролетарский интелл, – думал про себя Коба, пока Лев поучал его. – Нынче ходит общипанным гоголем, а давеча на съездах сидел с товарищем Зиновьевым и в тряпку молчал, потому что тот говорил постоянно, а теперь сам ораторствует. Видимо, так во всех отношениях: кто-то должен обязательно говорить, а кто-то должен обязательно молчать».

Коба не воспринимал его как героя, но в чем-то очень симпатизировал, раз принимал к сведению его замечания и критику. Научился подчиняться или просто друзья притёрлись друг к дружке. Зачем спорить? Они оба пришли к заключению о бессмысленности споров. Всё равно никого кроме них двоих больше не было. Они прекратили дискутировать и стали дружить.

В Туруханской ссылке оба пребывали больше года по политическим причинам. Незаконная агитационная работа – первая статья в списке любого революционера. Сибирь на тот момент времени стала и тюрьмой и пристанищем социал-демократов. Иногда товарищи по несчастью ходили рыбачить, иногда в лес – на охоту, стрелять уток, но чаще всего просто шатались по улицам, не забывая продвигать свои идеи местным жителям.

- Социализм, товарищи, – говорил Каменев, стоя в центре небольшой толпы мужичков и показывая убитую дичь, – это как охота. Смотрите, по нынешнему – эта утка убита мной, значит, я её один должен и съесть, ни с кем не поделившись.

Мужики возмущались, хрустя сапожищами снег, а Лёва продолжал.

- А вот если по социализму, то убитую мною утку я должен поровну поделить между Кобой и вами, так как мы живём вместе, одной, так сказать, коммуной. Также и со всем прочим: делиться не только уткой, а всем, что у нас есть, когда ближнему того не будет хватать. Так же и вы: когда мне, допустим, не будет хватать еды, вы поделитесь со мной. А если я один съем утку, то никого, кроме самого себя не накормлю и кто-то, может быть, умрёт от голода…

Коба стоял рядом и, ничего не сказав, лишь усмехался и восхищался: как на самом деле было просто агитировать людей, просто объяснив им правильную суть вещей. «Агитировать за правду всё-таки проще, чем за ложь, – думал он. – Хотел бы я посмотреть на того, кто с успехом пропагандирует ложь…» А Каменев делился с ним своей душевной теплотой.