Двадцать лет

Близко от ручья стояла старая береза с опущенными ветвями. Зося Михайловна, поглаживая рукой ее пестрый шероховатый ствол, сказала Кате:

— Я думала — ее тоже срубили. Нет, не срубили. Стоит.

Катя склонилась над ручьем и стала пригоршнями пить холодную прозрачную воду.

3

— Мы к этому ручью ходили с Алешей гулять, — сказала Зося Михайловна таким тоном, словно Катя отлично знала, о ком речь. — Редко ходили. Когда мне давали выходной. И то не всегда он мог идти…

Катя ожидающе смотрела на Зосю Михайловну. Похоже — собирается рассказать про любовь. А про любовь всегда интересно. И в книгах и в жизни.

Но Зося Михайловна вдруг ни с того ни с сего ушла в сторону.

— Тебе песок ведрами не приходилось таскать? — спросила она.

— Песок? Нет.

«Вот уж верно Костя говорит, что она с чудинкой, эта Зося».

— Тяжелый, — сказала Зося Михайловна. Она сидела на бугорке, возле самого ручья, и смотрела на беспокойные и торопливые струйки. — Первые ведра еще ничего, а потом прямо руки отваливаются. Это я здесь, на заводе, таскала. После эвакуации. Носили и засыпали в барабаны. Потом еще бутыли с дистиллированной водой. Они были почти с меня ростом, бутыли эти, а мы вдвоем беремся за ручки плетеной корзины и тащим. Надеваешь на проволоку детали и связками бросаешь их в ванны с кислотой. Кислота брызжет на руки, на одежду, на обувь. Ходили с ожогами. Потом эти детали надо достать железными крючьями и опустить в никелировочную ванну — тут уж строго следи за минутами, полминуты передержишь — брак.

— Мне кажется, что война была ужасно давно, — сказала Катя, играя в воде прутиком. — Даже странно, что вы сами ее пережили.

— Не очень давно, — возразила Зося Михайловна. — Мы работали вдвоем со школьной подругой. Она на вид крепче меня была, а уставала быстрее, особенно в ночную смену. Мы по двенадцать часов работали. Заступим в восемь вечера, а в два ночи она уже совсем раскиснет. «Не могу больше». «Ну, пойди, — говорю, — поспи, я одна послежу». Она упадет где-нибудь в уголке на пол и спит.

— У меня мама тоже в войну на заводе работала, — сказала Катя. — Патроны делала.

— Вот как. Ну что, пойдем дальше?

— Посидим еще немного, — попросила Катя. — И вы там, на заводе, его встретили?

— Кого?

— Ну… Алешу.

— А-а… Нет, не на заводе. Это — в госпитале. Наша заводская самодеятельность однажды поехала с концертом в госпиталь. И я конечно. Я с детства на пианино играла. И пела. В тот день как раз я в голосе была, раненые долго не отпускали, все просили: еще да еще. А потом главврач пригласил меня в кабинет, стал уговаривать, чтобы перешла на работу в госпиталь.

— Медсестрой?

— Нет. Массовиком и библиотекарем. Я говорю: «Меня с завода не отпустят». А он: «Я договорюсь». И, правда, договорился. Вот тут он, за лесом, этот госпиталь был.

— Так мы туда и…

— Туда, — сказала Зося Михайловна и встала.

4

До войны в этом двухэтажном здании и трех маленьких домиках размещалась сельская больница. И теперь здесь опять, видимо, больница, мужчины в синих фланелевых пижамах и женщины в халатах сидят на скамейках и ходят по саду, а вон сестра в белом халате пробежала из главного корпуса в лабораторию. А сад как разросся! Тогда не надеялись, что примутся эти дикие яблони, и рябина, и черемуха. А они вон какие вымахали. К главному корпусу пристройку сделали… Двадцать лет… Неужели прошло двадцать лет?

Зося Михайловна со своей сумочкой и авоськой нерешительно приближалась к больнице. И совсем незачем было сюда приезжать. Никого, наверное, не осталось из прежних знакомых, ни одного человека, а незнакомым как объяснить, зачем она приехала. Если б Зося Михайловна была одна, она бы, наверно, повернулась бы и ушла. Но перед Катей ей было неловко. И она приблизилась к калитке из штакетника, отворила ее, вошла во двор и придержала калитку, чтобы и Катя вошла.

По выложенной камнем и обсаженной цветами дорожке они прошли к входу в главный корпус и оказались в приемной. Здесь стояла белая скамейка, блестел чисто вымытый крашеный пол. В открытую дверь виднелся длинный коридор с таким же блестящим полом. Пахло лекарствами.

Молоденькая девушка в белом халате заметила их из коридора и быстрыми шагами поспешила в приемную.

— Вы к кому? — спросила она.

— Дарья Ивановна работает? — спросила Зося Михайловна.

— Мишина? Она в прошлом году на пенсию ушла.

— А-а… Здесь живет?

— Здесь, в деревне.

— А Надя Цыбина?

— Нет. Такой нету.

Зося Михайловна назвала еще несколько имен, но девушка все говорила «нет, нет» или отрицательно качала головой. Только когда Зося Михайловна назвала Ларису Бурлакову, сестра немножко споткнулась.

— Лариса… работает… Лариса Николаевна. Доктор. Только она не Бурлакова, а Труфанова. Да вон она как раз.

Зося поспешно шагнула к двери и поглядела в коридор. Средних лет полная женщина в докторской шапочке, засунув руки в карманы халата, шла по коридору, постукивая каблучками.

— Лариса! — крикнула Зося Михайловна и кинулась навстречу той женщине.

— Без халата нельзя! — строго сказала сестра.